Ресторан "Хиллс" - Матиас Фалдбаккен

Ну вот, теперь жди лекции. Эдгар облизывает губы. Решает взять на себя ответственность и поведать о прочитанной им статье, посвященной новой книге одной писательницы. В основу ее повествования положен новостной репортаж, построенный вокруг отчета о проведенных обществом защиты животных исследованиях с целью выявления случаев жестокого обращения норвежских фермеров с животными. И подумать только, говорит Эдгар, в обществе защиты животных считают, что безобразно жестокое обращение с животными нередко свидетельствует о том, что фермер страдает депрессией или умственной деградацией. Иными словами, жестокое обращение с животными почти всегда служит признаком распада человеческой личности. Книга, о которой идет речь, написана в форме романа, и фишка в этом романе в том – нет, вы только послушайте, говорит Эдгар, – что распад личности фермера изображен с точки зрения скотины. Это, можно сказать, своего рода Скотный двор психиатрии. Фермер – холостяк 47 лет. Свиньи страдают от жажды. Их не поили целую вечность. Чем он занимается? Единственный, кто контактирует с ним, это кот, через кошачий лаз он может беспрепятственно проникать в дом и покидать его, и он любит запрыгнуть фермеру на колени. Как это и бывает обычно, телевизор включен постоянно. Из конуры доносится жалобный лай собаки. Цепочка, на которую посажена собака, позволяет ей дотянуться почти до самого окна кухни, но заглянуть внутрь собака не может.

Овцы мерзнут. Начало ноября. Уже семь дней они толкутся вокруг овчарни, сбившись в кучку, но не могут попасть внутрь. Снег еще не выпал, но по утрам на земле выступает изморозь, холод стоит собачий. У некоторых овец начался понос, в шерсти застряли комочки навоза. Полоса травы возле изгороди общипана до самой земли, овцы просовывали головы между реек ограды и обглодали все съедобное, что нашли, тощие кустики травы и корешки. Из свинарника доносятся дикие вопли. Свиноматка так зализала и изжевала одного из поросят, что он стал похож на тюленя и видом, и цветом кожи. Восьмой день подряд солнце заходит, а никому так и не досталось ни воды, ни корма. А что же куры? Двух заклевали насмерть, а еще одна потеряла все перья и покрылась струпьями и ссадинами. Остальные курицы топчутся рядом и без всякого сочувствия клюются и щиплются налево и направо. Писательница тщательно изучила вопрос, в книге упоминаются такие подробности, додуматься до которых сама она никак не могла, считает Эдгар. Эдгар и сам работал на хуторе, говорит он, и знает, сколько времени пройдет, прежде чем, скажем, у лошади произойдет дегидрация, или, скажем, овцы начнут кидаться друг на друга. Книга написана хорошо, считает Эдгар. Концепцию отличает цельность, никаких стилистических выкрутасов. А добиться этого было непросто, ведь все происходящее в книге описывается с точки зрения животных, притом что, как известно, животные не умеют говорить. Как описать страдания голодной коровы? У коровы четыре желудка, но полное отсутствие вокабуляра. Что делать писателю, если он хочет описать страх и растерянность свиньи, не получающей должного ухода, обращаясь к присущей свинье гамме ощущений? Нет, Эдгар не верил, что добиться этого возможно, пока не начал читать; но эта писательница ей-богу сумела хитроумно раскусить этот нарративный орешек.

Я с ужасом представляю себе перевозки, сколько всего необходимо было перевезти, возить и возить до бесконечности, чтобы Блез мог блистать тут у нас – как он блистает сейчас за постоянным столиком Хрюшона, 10-м, – то и дело поднося к губам чашечку с эспрессо. Каково происхождение мрамора под скатертью? Он доставлен из Больцано? А керамика откуда? Из Венгрии? Костюм из Лондона, ну то есть, скроен и сшит он в Лондоне, а вот ткань откуда? Ткань отсюда, подкладка оттуда. Галстук, возможно, из Шотландии, он сшит из материи с тартановым рисунком. Запонки я узнаю, такие производит известный модный дом во Франции. Туфли от Ломбардо, я это сразу заметил, а носки, сдается мне, американские, хотите верьте, хотите нет. Носки он приобрел в «Гриман-Маркус». И так далее. Даже парикмахер у него залетный. Я знаю, что наш Блез стрижется в салоне «Федерер» у португальского парикмахера и стилиста Жоао Фуэнтеса. Парикмахер прилетел из Португалии, носки же летели сюда из США. И так далее. А кофе-то, кофе: кофейные бобы собраны в мешки, перетащены, перевалены, перевезены по суше и по морю из самой Боливии, и меня сейчас посетила вот какая мысль, клаустрофобская такая мысль, что единственное в моем поле зрения, в зале ресторана «Хиллс», где я стою и исподтишка разглядываю Блеза и его окружение, единственное здесь, что произведено в Норвегии, это молоко, плещущееся на дне молочника. Но и в этом случае коровушку доил фермер, с больной ли психикой, нет ли, где-то далеко в горах, и молоко было разлито по бидонам и булькало и плескалось весь долгий млечный путь до столицы, где оно завершило путешествие в миниатюрном молочнике от гебрюдер Хепп, поставленном мною перед Блезом. Все привозное. Нашему зданию много-много лет, но внутри него нет ничего, произведенного на месте. Суммарно наше европейское гранд-кафе здесь, в центре Осло, воспринимается как дивный лоскутный ковер. Его существование обеспечивается благодаря поступлениям со всех концов света, все части света прочесываются в поисках тканей и средств, материалов – и идей. Ибо идеи-то происходят, разумеется, из Вены, или Парижа, может быть, из Берлина, и какие-то мелочи копируются из забегаловок и кабаков Амстердама или Роттердама, где перебывали многие поколения норвежских моряков. И в то же время «Хиллс» является одним из тех институтов, которые являются определяющими для столицы, которые придают Осло своеобразие, это место, куда сходятся ведущие издалека пути. Этот зал, это помещение, где я сейчас и всегда стою в своей официантской форме, представляет собой запутанный клубок натасканных феноменов, и мне иногда делается нехорошо при мысли, что наше в высшей степени автохтонное, овеянное традициями и неизменное заведение являет собой мозаику из натасканных и притараненных сюда вещей и обычаев. Тут у нас целый конгломерат, скопление натасканного, и я нередко погружаюсь в размышления о всех тех транспортных маршрутах, которые были проложены, протоптаны и поддерживаются в рабочем состоянии, и которые с самых разных сторон ведут к «Хиллс» ради того, чтобы все натасканное нашло дорогу сюда, в «Хиллс», а здесь – в подвал и на кухню, и было подано мною на столики, на мраморную столешницу перед Блезом. Со всех концов света сюда, в Европу, в Северную Европу, в Осло, до самого «Хиллс» тянутся пути. Утренние часы здесь, у нас, с нашим уровнем традиций и качества, непредставимы без танкеров, пригородных перевалочных баз, железнодорожных стрелочных переводов, погрузочных платформ, грузовых стропов, семитрайлеров, отбельных чанов, обеденных перерывов транспортников и их кратких отлучек на перепих, без поддонов и кранов. Сколько обширных угодий и земельных участков Европы и других уголков мира расчищаются от строений, обращаются в пустыри и раскатываются под цели транспортных перевозок, и как же истощается все вокруг из-за бесконечных потоков транспорта, ради того, чтобы Блез мог размеренно подносить к губам чашечку с эспрессо и ощущать собственную сопричастность Европе – нет, этого нам никогда не узнать. Перевозки необходимы, потому что благодаря им оказывается возможной торговля, слышал я (наверняка от Эдгара), а без торговли в свою очередь невозможно становление цивилизации. Цивилизации возникают с развитием транспорта, и погибнет цивилизация тоже из-за транспорта, кажется мне, или во всяком случае кажется Эдгару. Ну ладно. Просто вдруг в голову пришло. Продукты выгружают из машин и отправляют в подвал. Все сначала поступает в подвал. Через подвальный, или погрузочный, люк. Те, кто ведет разгрузку, укладывают в люк две разгрузочные направляющие и по ним спускают ящики вниз. Как называется это устройство? Я их спросил однажды, пока они разгружали машину: