Полёт в ночи - Ирина Якубова

Ванькиной родни. Понимал, что скорее всего нет их в городе. Иначе, хоть кто-нибудь нашёлся, кто слышал бы о них. А какой смысл искать Ванину сестру? Только травить мальчишке душу. Не факт, что его самого определят в тот же приют, что и сестру. А если и определят, то разлучить могут в любой момент. "Пусть он лучше один раз переболеет. Сейчас. Потом будет тяжелее. Да и она маленькая. Забудет его, возможно у неё ещё и семья настоящая появится", – рассуждал про себя Гриша. А Ванька всё спрашивал и спрашивал каждый день у него, с надеждой заглядывая в глаза, не узнал ли он где его родные. Ну что оставалось делать? Григорий отводил взгляд в сторону, а Ванька убегал в слезах и долго потом молча лежал лицом к стене. У Гришки сердце кровью обливалось от переживаний за мальчишку, и однажды он усадил Ваньку напротив, велел слушать внимательно и твёрдо сказал:

– Иван! С этой минуты ты – мой названный брат. У меня никого кроме тебя нет. Обещаю, что буду оберегать тебя и заботиться о тебе, как родной брат. И любить тебя буду, пока жив. – Гришка обнял Ваньку и долго не отпускал, давая ему время вникнуть в услышанное.

– А я тебя никому не отдам! – ответил Ванька, просияв.

Так и уснули новоиспечённые братья обнявшись и накрывшись с головами старой рогожей. Сейчас они оба были счастливы и улыбались во сне.

Глава десятая

Прошло три года. Город разрастался всё больше и быстрее, Григорий с Ваней и другими ребятами не раз меняли место обитания, всё новые дети появлялись в их рядах, иные уходили или погибали от голода и болезней. Кого-то арестовывали, кого-то забирала инспекция. Ванька вырос. В отличие от статного Григория, обладающего атлетическим телосложением, Ванька был долговязым, худым, да и роста небольшого, для своих десяти лет. Кожа у него была смуглая, но часто покрытая мелкой зудящей сыпью. Он расчёсывал её, от чего на сгибах рук и под коленками, на животе видны были множественные царапины. Некоторые из них воспалялись от грязи и даже гноились. Тогда мальчик прикладывал к ранкам листы подорожника, и это помогало. Иногда, очень редко, когда волосы на голове отрастали и шея сильно потела, брат водил его к цирюльнику стричься. Тот обрабатывал голову от вшей и всё уговаривал бриться наголо. Но Ванька не давался, потому что лысым он выглядел смешно и некрасиво, как настоящий глист! Так он сам себя окрестил, когда однажды был побрит, и увидел семя в зеркале с большой блестящей головой, неестественно крупной для его худого тела. От природы у мальчика был лёгкий характер, и чувство юмора было ему свойственно. Обожал изображать всех и вся, говорить чужими голосами, точно актёр. "Ему бы в театр!" – поговаривали ребята.

Жизнь текла своим чередом, и Ваньку, в принципе, всё устраивало. Он был не один, одет, и чаще сыт, чем голоден. Григорий же, напротив, стал озабоченным и молчаливым. Ванька не понимал, в чём дело. Боль от утраты родных потихоньку стихла, к нему постепенно вернулся весёлый нрав и естественное детское озорство. Он пытался как-то растормошить брата, шутил и веселил его, как мог, но всё напрасно. Неведомая никому тоска поедом ела дорогого ему человека.

На улице был разгар лета. Лето в среднем Поволжье обычно жаркое и засушливое, точно в Азии. Почти каждый день дули жаркие ветра, от чего город был покрыт серой пылью, которая оседала на листьях деревьев, крышах и стенах домов. Она была на дорогах, тротуарах, везде. Ноги через пять минут после выхода из дому становились пыльными по колено, в волосах оседал песок, разносимый ветрами с берега Волги. Постоянно хотелось пить. Люди старались не выходить без надобности из своих домов, где хоть и не было прохлады, но была хотя бы тень.

И в этот жаркий полдень погода была такой же. Над головой бирюзовое небо без облачка. Мальчишки искупались в тёплой бирюзовой воде неподалёку от городского пляжа и разлеглись на мягком сером песке. Июльский ветерок ненавязчиво обдувал их мокрые худые тела. Ванька интенсивно закапывал в песок свои ноги, чтоб потом с силой вырывать их из песочного плена.

– Глупо всё это, – сказал вдруг Григорий задумчиво.

– Почему? Я же так, для смеха, – откликнулся Ваня. Он выглядел обескуражено.

– Да я не об этом, – продолжал Гришка. – Будущего у нас с тобой нет, братишка. Надоело мне бродяжничать. Надоело. Не считают нас за людей. Да и правильно. Какую мы пользу приносим? Для чего землю топчем? Каждый раз ем эту невкусную несвежую пищу из помоек и думаю: "Ради чего свою жалкую жизнь поддерживаю?" За тебя тревожусь. Тебе учиться надо. А в школу тебя не возьмут. Жизни достойной, сытой нам не видать, если будем продолжать бродяжничать. Документы нам нужны. Понимаешь?

– Ты ж сам говорил, что свобода – важнее всего. Мы с тобой, брат, как птицы вольные. Сами себе хозяева!

– Так-то оно так. Но дурак я был, когда думал, что свобода – это на улице жить, куда хочешь ходить и ничего не делать. Думал, свобода – это когда над тобой никто не командует, и ты сам по себе. Однако ж другие люди смотрят на нас, как на отбросы. Сторонятся. Я сам себе становлюсь противен, когда замечаю брезгливые взгляды прохожих. И не только в этом дело. Вот скажи, у тебя есть мечта?

– Конечно. Мамку найти, Павла и Лидочку. И чтоб дом у нас был большой, и чтоб отец из лагеря вернулся. И ты бы с нами жил. И всё бы у нас было.

– Вот именно. Дом сам по себе с неба бездомному не свалится. А моя мечта…, – начал объяснять Григорий, уставившись в одну точку, – стать моряком! На корабле служить на Черноморском флоте.

– Что за флот такой? – заинтересовался Ванька.

– Великий Черноморский флот. Я о нём в газете читал. И фотографии кораблей видел. Эта газета у меня в мешке лежит, я тебе покажу. На море я хочу, каждую ночь во сне его вижу.

– Братец! Зачем тебе это море? Разве наша Волга хуже? И корабли есть! – выпалил мальчишка, вскакивая на ноги.

– Да какие это корабли? Так, баржи да судёнышки торговые. А на флоте настоящие корабли. Военные!

Ванька замолчал и сел. Давно забытое чувство тревоги защемило сердце. Неужели Гришка хочет уехать и оставить его? Повисло напряжённое молчание. Настроение у Вани испортилось.

Григорий развернул Ивана к себе лицом и, улыбаясь, ласково сказал:

– Знаю, о чём думаешь, брат! Никогда я