Запасной козырь - Олег Рой

Она пожала плечами:

— Ну… он сказал… можно я повторять не стану?

— Как изволите, моя леди! — Сергей Валерьевич прижал ее к себе. — Когда ты ему врезала, он бегал от тебя по кабинету и прятался в шкаф?

Маша наконец засмеялась:

— Нет, до такого не дошло. Но взвизгнул, как… И щека такая сразу красная-красная… Уволю, пищит, в милицию позвоню… Звоните, говорю. Пока он вопил, я заявление написала, в нос ему сунула и ушла.

— Вот и молодец! А я-то сейчас шел домой и придумывал, как бы тебя из этой конторы вытащить и хоть на пару недель на море отправить. Как раз скоро деньги внеплановые будут. Ну, через неделю максимум.

— А ты-то чего так рано? — сообразила вдруг она. — Я даже поплакать толком не успела. Никакой личной жизни…

— Рано, потому что налоговики явились нас трясти. Ну, я компромат почистил, носители в рюкзак побросал и в бега. Так что мы оба в отставке, — он нежно поцеловал жену в макушку. — Правда, я во временной. Но вполне можно заняться опровержением твоего странного заявления. Ну, насчет никакой личной жизни…

Через час раскрасневшаяся помолодевшая Мария Петровна, кутаясь в мужнин халат и озорно сверкая глазами, заявила со смехом:

— Ты меня с мысли сбил своими…

— Своими — чем? — подмигнул Сергей Валерьевич. — Что-то не так было? Вы желаете провести работу над ошибками? Прямо сейчас или все-таки до ночи отложим?

— Да ну тебя! Я насчет Борьки поговорить хотела. Точнее, насчет Алены.

— А что насчет Алены? Хорошая девочка, умница, красавица…

— Скажи еще — комсомолка, спортсменка… Алена очень хорошая девочка, но вот родители…

— Да знаю я! Но я ж не врач-нарколог! Девочка-то в чем виновата?

— То-то и оно, что ни в чем. Ты ж понимаешь, что как только они получат свои аттестаты и Борька заработает свои первые три рубля, они тут же снимут себе какой-нибудь сарай и станут там с утра до вечера и с вечера до утра распевать арии про рай в шалаше?

— Ты опасаешься, что сарай этот мало того что на краю географии может оказаться, так еще и юные влюбленные, обеспечивая себе самостоятельность, могут надорваться?

— Ну да, что-то в этом роде.

— Да, бывает, — Сергей Валерьевич вздохнул. — Но что-то мне подсказывает, что у моей сообразительной супруги уже есть в голове гениальный план: чтоб и овцы сыты, и волки целы. Ну, или наоборот.

— Сереж, я серьезно. Я тут встретила почтальоншу нашу, тетю Лизу. Да знаешь ты ее, она еще дворником на полставки подрабатывает.

— Ну, положим, знаю. Собачка у нее смешная, на снеговой лопате любит кататься.

— Точно, Мусей ее зовут, — Мария Петровна засмеялась. — А дворником тетя Лиза пошла, чтоб сыну своему не мешать. Ну, в смысле квартирного вопроса. Сама в служебной живет, а сын вроде и отдельно, но в то же время на глазах. Квартира-то у них в трех шагах от нашего дома, в угловой девятиэтажке.

— А при чем тут… — Сергей Валерьевич смотрел на жену с некоторым недоумением.

— При том, что Сашка ее — хороший, кстати, парень, без нынешних закидонов — недавно уехал по контракту работать. На два года. В Канаду.

— И квартира осталась…

— Ну да! Тетя Лиза уже в служебной привыкла, говорит, чего я туда-сюда перебираться буду. Там две комнаты, она все свое и Сашкино имущество в одну стащила, заперла, получилась как будто однокомнатная, — она подвела мужа к окну. — Вон, смотри, второй этаж сверху, где на балконе старый холодильник. И пусть Борис с Аленой ничего не придумывают, начинают спокойно там жить, а дальше пусть женятся, не женятся, это уж как выйдет. Главное, чтоб они в погоне за самостоятельностью не надорвались в самом начале и глупостей не наделали. Что скажешь?

— Что тут скажешь? — Сергей Валерьевич церемонно поклонился. — Я всегда знал, что жена у меня — всем головам голова. Только… А мы потянем?

— Мы — да не потянем? — засмеялась она. — Мы же вместе.

Выйдя из душа, Борис обнаружил сгрудившихся в раздевалке Босса, Клыка и явно нервничающего Глеба. Ну, да и было отчего — Босс рассматривал его рисунки. Перелистывал по одному, подносил к свету, щурился, качал головой, даже причмокивал:

— Да ты, дорогой товарищ, просто какой-то Шишкин! — Босс одобрительно щелкнул языком. — Или этот, как его, который девятый вал изобразил. Не помню фамилии. Помню, что армянин. Хорошо картинки продаются?

Слабо улыбнувшись, Глеб повел плечом:

— Я их вообще-то не продаю, это же всего-навсего наброски.

Он умоляюще посмотрел на брата — спасай, мол, тону. Его и впрямь подташнивало, как бывает после чрезмерного напряжения.

— А, ты из них потом нормальные картины делаешь? Ну и правильно! У нас тут все тренируются. И ты, значит… Ну, а если это все-таки продавать, то сколько будет стоить? Так, ориентировочно, — не унимался Босс.

— Если ты знаменитый, раскрученный художник, то дорого. Если никому неизвестный, то ровно столько, сколько стоит эта бумага. Даже меньше, потому что бумага уже использованная, — отрезал Глеб, протягивая руку за альбомом.

Босс посмотрел на него с выражением крайнего удивления, потом перевел взгляд на Бориса, который вытирался так сосредоточенно, словно это было главным делом жизни.

— Понятно… — Босс усмехнулся. — Ты, значит, делаешь свое дело, а деньги — второй вопрос. А вот брат твой, думаю, о деньгах не забывает, иначе на ринг бы не вышел. Строго говоря, он сегодня ничего не заработал. Потому что это был экзамен, а не работа. Но мы, — Босс почему-то говорил во множественном числе, словно объединяя себя с Клыком, который на самом-то деле мало что решал, — тем не менее считаем, что удачно сданный экзамен заслуживает вознаграждения, — вытянув из кармана бумажник, он достал оттуда пачку долларов, ловко перелистал и пальцем поманил к себе Бориса. — Ничего, если премиальные будут в валюте? — усмехнувшись, он протянул юноше несколько купюр. — Ты принят в наш бойцовский клуб. Завтра у тебя первый рабочий бой. Клык объяснит детали.

Босс вдруг оглянулся, словно искал чего-то. На самом деле ему послышался женский вздох. Точнее, даже усмешка. Презрительное хмыканье. Невидимой женщине не было надобности произносить ни единого слова — для смешанного с паникой узнавания ему было довольно и вздоха. Когда-то в этих вздохах не было ни намека на презрение — только страсть. А уж как был влюблен он сам — ходил, как будто не касаясь земли. Два влюбленных студента — без денег, без связей, без сколько-нибудь сияющих перспектив. И ведь их это совсем не беспокоило. Подумаешь, неизвестно, чем удастся завтра пообедать! Может, и ничем. Ну и ладно, можно обойтись пустым чаем — бледным, в третий раз «пожененным», почти бесцветным. А если удастся стащить из общежитской столовой пару кусков хлеба — вообще пир горой!

Боже, как давно это было! Да и было ли? Наверное, все-таки было — он ведь помнит эти «пиры»… А потом появились деньги… А потом… нет, лучше не вспоминать. Задвинуть в самый дальний угол сознания. А еще лучше — выкинуть из сознания напрочь, смыть лишней порцией текилы, занавесить дымом очередного косяка… Забыть, в какой из дней ее не стало. А деньги — остались. Кто там сказал, что деньги, может, и не приносят счастья, но очень хорошо успокаивают? Хорошо сказал, отлично успокаивают, чистая правда. Он ведь и впрямь уже все забыл. Только иногда она еще — вот как сейчас — вздыхает где-то за спиной. Эй, чего тебе от меня надо? Отцепись! Давай, давай, до свиданья!