Румия - Виктор Владимирович Муратов

бороться. Судьи — столяры. Они аршинными рейками тычут борцов под бока и жалуются комсоргу.

В эти дни Степан Петрович и не выходит из зала: сам командует работой, сам листы таскает.

А однажды утром собрал токарей и объявил, что красить в голубой цвет новые фанерные стены будут сами ребята. Оказывается, Степан Петрович когда-то корабли красил. Он тут же рассказал, как держать кисть, как водить по фанере, чтоб ровный слой ложился.

— Какая группа к завтрашнему утру закончит покраску с отличным качеством, — сказал он, — та награждается билетами в театр. Скоро приедут московские артисты. Согласны?

Все хором согласились.

Соревноваться токари и слесари договорились честно: не воровать друг у друга кисти, краску и олифу.

Обе стороны до ужина не выкрасили и половины классов.

В красном уголке в этот вечер не было ни токарей, ни слесарей, и в спортзале кувыркались на брусьях одни электрики. Токари и слесари красили.

Красили долго. Уже и сигнал на вечернюю поверку, а почти некому строиться. Ринулся было дежурный в зал — не тут-то было. Забаррикадировались «маляры». К концу подходит работа. Кто артистов московских смотреть пойдет?

Павел Андреевич пришел, не стал тарабанить в стеклянные двери. Увидел в стороне Кольцова. Тот посмеивался молча.

— Твоя работа, Степан? — строго спросил Кукин. Видно, он крепко злился. Прежде при ремесленниках не называл комсорга Степаном.

Все так же улыбался Степан Петрович.

— Прошу вас ко мне, — вдруг совсем официально проговорил директор.

Кольцов ушел. И все разошлись. Вечерняя поверка была сорвана. А Кольцову досталось крепко.

— Мальчишество! — крикнул в кабинете Павел Андреевич и стукнул кулаком по столу. — Вы у меня ответите за самоуправство! Черт те что! Я тебе покажу, анархист. Говори, что посулил им?

— Билеты на концерт, — спокойно ответил Кольцов.

— Из какого же это фонда?

— Из директорского.

— Шалишь, добряк! Штаны свои последние продавай. У меня денег нет. И вообще это самоуправство. Мы поговорим с тобой на партийном бюро.

— Завтра в двенадцати классах можно начинать занятия, — невозмутимо говорил Кольцов.

— Этим не откупишься. Распорядок дня я никому не позволю нарушать. В том числе и вам, товарищ комсорг.

Кольцов как-то весь передернулся, глубоко вздохнув, быстро достал папиросу и торопливо стал прикуривать. Искалеченная рука не слушалась. Спички ломались, он швырял их прямо на пол и доставал новые. Павел Андреевич поднес зажигалку, но Кольцов отвернулся. Так и не раскурив, он тихо, но твердо заговорил:

— Я академий комсомольских не кончал, в институтах педагогических не учился, подходов и методов не знаю. И вообще… Я не горел желанием здесь работать. Мне самому к станку бы. Рука вот, а то бы… И скажу вам, товарищ капитан третьего ранга, жалею. Точка.

— Все высказал?

Кольцов промолчал. Помолчал немного и директор.

— Эх, Степка. Каким ты был пять лет назад, таким и остался. Ну, допустим, я пединститут закончил. А опыт где у меня? На войне практику пришлось проходить. Вместе с тобой. А поставила сюда партия — и стою. И буду стоять, потому что партии нужно, чтобы был я директором этой Румии. И я ошибаюсь, и меня вот так же там, в Кишиневе… А в пузырь к чему? Ты что, считаешь себя правым с этими «малярами»? Молчишь? Авось, дошло.

— Дошло, — уже спокойно сказал Кольцов.

— То-то, дошло. А билеты за какие деньги покупать?

— Сам куплю.

— Са-ам. Ишь, внук Рокфеллера. Ладно уж, изыщем, как говорят финансисты. Но учти, Степан…

Победила пятая группа. На следующий день токари атаковали комсорга, требовали билеты. Но выяснилось, что артисты приедут лишь к ноябрьским праздникам.

* * *

В конце октября в учебных классах начались регулярные занятия. Ежедневно в девять утра пронзительная трель звонка извещала о начале уроков. Ребята расходились по классам, усаживались за новые, покрытые лаком парты. Многие после большого перерыва чувствовали себя в этой школьной обстановке неловко.

Борису Цобе дисциплина на уроках, объяснения преподавателей начинали уже надоедать.

Едва дождавшись перерыва, он убегал за уборную, торопливо выкуривал папиросу и возвращался в класс хмурым, злым.

— Говорили, ремесло, делать научимся все на свете, а тут? Зубри азбуку. Все равно что в детдоме.

— Подожди, Борис, вот станки придут, — успокаивал в таких случаях Сашка.

— Придут, жди. Прислали вон козла, что в ящике стоит, и радуйся. Специально для нас, панов, пришлют, жди, дурень. Поймал нас этот Кукин на крючок. Затащил в детдом, только Румией называется. Но я-то раскусил. Меня не проведешь.

— Ты что? Не удирать ли собрался?

— Тебе-то какая забота? Обойдусь без нянек. Думаешь, если по русскому языку помогаешь, так уже и командовать будешь?

— Я не командую, а только удирать зря.

— Зря, зря… Меня на токаря позвали учиться, а сами глаголами всякими пичкают.

На уроках технологии Цоба сидел тихо, внимательно слушал преподавателя. Старательно переписывал с доски схемы, чертежи. Но едва в классе появлялась молоденькая учительница географии — высокая и худая Лидия Петровна, — Борис преображался. Он, казалось, весь урок был занят мыслями: что бы придумать такое, от чего Лидушка, как звал ее Цоба, покраснела бы, смутилась.

Иной раз Лидия Петровна убегала из класса с заплаканными глазами. Но, как было уже точно установлено, жаловаться директору не ходила, а, успокоившись в коридоре, возвращалась в класс и еще долго прятала свой покрасневший носик в кружевной платок.

— Цоба, сегодня я обязательно отведу вас к директору, — дрожащим голосом предупреждала она.

Борис делал страдальческое лицо, притворялся, что страшно напуган угрозой, на минуту умолкал и тут же с новой энергией продолжал свои трюки.

Вот и сегодня, как обычно на уроке географии, Цоба занимался посторонним делом. Он сосредоточенно что-то рисовал на обложке тетради.

— В Уссурийской тайге рядом с русской елью можно встретить бамбук, а пушистая белка щелкает орехи на голову тигру, — говорила Лидия Петровна. — Такое интересное сочетание растительного и животного мира объясняется тем, что… Цоба, чем вы занимаетесь?

Борис даже головы не поднял.

— Цоба!

— Я-я, — протянул Борька и откинулся на спинку парты.

— Когда с вами разговаривают, надо вставать.

— Ну, встал, — проговорил Цоба, нехотя приподнявшись.

— Вас что, не интересует урок?

Цоба усмехался и молчал.

— Если не интересно, можете оставить класс.

— Рад стараться, и охота есть. — Борис вышел, хлопнув дверью. В классе некоторое время стояла тишина.

Лидия Петровна молчала. Она нервно вертела в руках указку, пыталась вспомнить, о чем только что говорила, подошла к столу, лихорадочно поискала в конспекте нужные слова и сбивчиво продолжала.

Сашка понял, что друг его зашел слишком далеко. И не случайно он сказал о побеге.

Сидеть спокойно и слушать урок Сашка уже не мог.