Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

двором и наметанным глазом изучала новую любимицу сына. Она сразу поняла, что та преподносит себя совершенно иначе, чем Гюльбахар, – это было видно и по походке, и по тому, как она держится.

Поговаривали, что она скорее умна, чем красива. Ну так это отнюдь не плохо. Она и сама не выжила бы столько лет в гареме Селима Грозного без определенной смекалки.

– Хюррем, – тепло приветствовала она ее, протягивая руку, – я в восторге от той новости, что ты принесла. Иди ко мне, сядь рядышком.

День выдался теплый, в резных кедровых клетках, свисавших с карнизов, щебетали вьюрки. На низком столике перед ними были выложены сладкие шербеты, дыня и рахат-лукум – «нега для нёба» со вкусом фисташки. За их спиной в полуденной дымке колыхался город, тускло поблескивая сквозь пыль алмазами минаретов.

– Сулейман нынче на охоте в Адрианополе, да ты, верно, и сама об этом слыхала. Я к нему уже отправила гонца с этой вестью. Он будет вне себя от радости.

Хюррем положила ладонь на живот.

– Нам еще много месяцев ждать, прежде чем откроется истинная мера его радости.

Добрый ответ, отметила для себя валиде. Ведь если родится девочка, все вернется на круги своя.

– На все воля Аллаха. – Она протянула руку и, взяв прядь волос девушки, приподняла и рассмотрела на просвет. – Красивые же у тебя волосы. Не рыжие, не золотистые… Ты откуда сама?

– Мой отец был крымско-татарским ханом, царица хиджабов.

– И как ты к нам попала?

– Отец усмотрел возможность.

– Для тебя или для себя? – усмехнулась валиде.

– Сипахи его распластали по земле связанным – и принялись насильно совать ему деньги в карманы. Он изворачивался, кричал. Мне пришлось отвести глаза.

– Ты это будто с улыбкой говоришь. Тебя его предательство забавляет?

– Так он ведь до сих пор ютится в палатке, а я живу во дворце. Так что в конечном итоге я осталась в выигрыше от той сделки.

– Так ты здесь счастлива?

– И буду много счастливее, как только вернется мой господин.

– Я вот пробыла замужем за султаном Селимом долгие годы, а недели, проведенные нами вместе, могу перечесть на пальцах. Одинокая это жизнь, Хюррем.

– Раз так, то я отправляюсь обратно к отцу. Лошадь для меня не устроите?

Валиде невольно рассмеялась. Метко. Зачем горевать из-за того, что ты не в силах изменить?

– Ну нет, раз уж ты носишь дитя султана, этот гарем – твой дом до конца твоих дней.

– Тогда мне нужно в нем обустроить покои попросторнее.

– Навроде моих?

– Если Аллах соблаговолит.

– Не удивлюсь даже и тому, что все это высший промысел Его. – Валиде взяла кусочек лукума и принялась его смаковать. – Если что нужно будет, ты мне сразу передавай. Все сделаю для твоего спокойствия.

– Уже нужно, Ваше Высочество.

– Да?

– Телохранителя бы мне.

– Телохранителя? Зачем?

– Страшно мне.

– И чего страшишься?

– Да дошли тут до меня всякие слухи, что не доживу я до рождения ребеночка-то…

– И кто это тут смеет угрожать жизни ребенка самого султана?

Хюррем отвела взор.

– Не знаю. Так, может, просто сплетни по гарему…

Лжет, подумала валиде. Знает, кто смеет, а сказать не отваживается. Смерти ей тут желать могла одна лишь Гюльбахар. Но ведь сама Гюльбахар на убийство не способна – или все-таки да?

– Если думаешь, что под этими слухами имеются хоть какие-то основания, пусть служанка твоя отведывает прежде тебя все твои блюда – и даже одеяния твои примеривает на себя до того, как ты в них облачишься, на случай, если ткань пропитана ядом. Да, и на всякий случай распоряжусь, чтобы кызляр-агасы приставил к тебе отдельного евнуха.

– Спасибо тебе, царица хиджабов.

– Ничто – ничто! – не должно угрожать сыну султана.

Капы-ага со своего поста на северной башне внимательно наблюдал за тем, как вышедшая из тени Хюррем усаживается на мраморную скамью у фонтана. Вот она раскрыла свой Коран. Три дня кряду выходит она в сад. Зачем ей такой риск, думал он. Ей же и так вскоре светит стать одной из кадын Сулеймана. Разве этого мало?

Ему нужно было немедленно выведать, чего она хочет.

И он, поспешно заперев за собою дверь смотровой, устремился вниз по деревянной лестнице во двор.

У железной двери в сад он на мгновение замешкался, но затем решительно шмыгнул внутрь.

Хюррем подняла на него тут же расширившиеся от испуга глаза, уронила Коран, вскочила и пронзительно закричала. Капы-ага застыл в немом недоумении – и слишком поздно понял, что натворил. Обратившись было в бегство, он обронил ключи на мраморные плиты.

Пока он шарил по земле в поисках злосчастных ключей, девушка успела издать еще два пронзительных крика с призывами на помощь. Распахнув же, наконец, дверь на выход из сада, начальник охраны лицом к лицу и глаза в глаза столкнулся с одним из собственных стражников.

Он ринулся обратно в сад. «Ах ты, шлюха!» – воскликнул он, выхватил из ножен кинжал и полоснул им, метя в нее. Хюррем, пронзительно взывая о помощи, откатилась за скамью, чудом увернувшись от его клинка.

Тут подоспел и бросился на него собственный страж. Сабля его рубила воздух, а затем вдруг из поля зрения капы-аги исчез его кинжал, да еще и вместе с его же правой рукой. Боли не было – один лишь ужас при виде забившего на их месте фонтана крови.

Капы-ага упал на колени, попытался левой рукой выхватить клинок из мертвой хватки отсеченной правой. Ему бы только прикончить эту тварь – и все в порядке. Пусть делают с ним что хотят, главное, чтобы она сдохла. Но стража уже волочила его по булыжникам, оставляя длинный кровавый след, а он лишь изрыгал одно за другим последние истошные проклятья в адрес рыжей ведьмы, пока очередной страж не ударил его эфесом по голове, заткнув словесный фонтан.

Ястреб сначала парил в восходящих от пропекшейся булыжной мостовой города воздушных потоках, затем забрал ближе к Босфору и снова завис над стенами Топкапы. Золотому глазу его отчетливо видна была пара башен над створами Врат блаженства, где провяливалась до цвета маслины отсеченная голова капы-аги. А обезглавленное тело его так и висело до сих пор на железном крюке там, где его истязали трое суток, прежде чем отсечь голову. С поперечины эшафота свешена была веревка, на которой оно удерживалось в положении стоя. Так ему и надлежало там стоять, пока вороны-стервятники не склюют всю плоть и последние сухожилия не истлеют до голых костей.

Ястреб снова сменил курс – и повернул к Золотому Рогу и