Восстание среднего класса - Борис Кагарлицкий

В итоге восьмилетняя экономическая экспансия создала условия для нового подъема рабочего движения, которое постепенно начало отвоевывать утерянные позиции. Это значит, что ресурсы повышения прибыльности для корпораций были исчерпаны. К 2001 году прибыли компаний были еще достаточно высоки, но тенденция к понижению стала явственной.

Рост биржевых курсов на протяжении десятилетия существенно опережал рост прибылей, но до тех пор, пока прибыли тоже заметно росли, это не имело большого значения. С того момента, как прибыли начали снижаться, поддержание «биржевого пузыря» стало делом невозможным.

В периоды экономического роста цены на сырье поднимаются. Это не могло не сказаться на нефтяном рынке. Спазм азиатского промышленного кризиса обрушил и цены на нефть, но восстановление производства в Азии привело к их резкому повышению.

Когда цены на нефть начали расти осенью 1999, все ожидали, что спустя некоторое время последует резкое снижение спроса, после чего наступит стабилизация рынка, а затем цены вновь снизятся. Цены на горючее всегда падают весной и летом в Северном полушарии, даже несмотря на туристический сезон. То же самое должно было случиться и на сей раз. Да и сами производители нефти предполагали очень короткий скачок цен, которым надо было немедленно воспользоваться. На рынке было все больше топлива, которое, естественно, должно было бы стоить все дешевле. Но ничего подобного! Создавалось ощущение, что рынок сошел с ума! На рост производства нефти он реагировал лишь новым ростом цен.

Причина происходящего лежала за пределами нефтяного рынка. В течение примерно пятнадцати лет средства систематически изымались из «реальной экономики» по всему миру и вкладывались в куда более прибыльные финансовые спекуляции. В этом смысле Россия 1990-х с ее голодающей промышленностью и жиреющими банками была не исключением, а лишь крайним случаем, иллюстрирующим общую тенденцию, которая точно так же торжествовала в США и Западной Европе. Главная догма монетаристской экономической теории – у инфляции может быть один-единственный источник– социальные расходы государства, ради которых правительство печатает необеспеченные бумажные деньги. На самом деле есть и другие источники, не менее опасные. Стремительный рост биржевых котировок в США создал многомиллиардный фиктивный капитал в то самое время, когда все правительства и центральные банки проводили жесткую финансовую политику, сдерживали выпуск бумажных денег и всячески поддерживали их ценность. Возникла парадоксальная ситуация: деньги были стабильны, а финансовый капитал раздувался, как мыльный пузырь. Это была новая форма инфляции, порожденная монетаризмом и неолиберализмом. Рост финансового капитала уже никак не соотносился с развитием производства. На счетах корпораций и частных лиц накапливались огромные суммы необеспеченных безналичных денег, их собственность, выраженная в ценных бумагах, оценивалась совершенно необоснованными величинами. Под залог этих несуществующих средств предоставлялись кредиты. В западных экономиках возник своего рода «инфляционный навес». Рано или поздно эти «лишние» деньги должны были обрушиться на рынок.

«Инфляционный потенциал», накопленный в западной экономике, не мог реализоваться из-за жесткой политики центральных банков, но чем больше шло времени, тем большим он становился. Нужен был лишь канал, который позволил бы избыточным денежным ресурсам вырваться на рынок. После того как Организация стран экспортеров нефти (ОПЕК), оценив ситуацию, резко сократила квоты, цены скачкообразно пошли вверх.

Под давлением нефтяных цен финансовый навес «рухнул», инфляция вышла из-под контроля. «Лишние» деньги, первоначально сконцентрированные в банковском спекулятивном секторе, расползлись по мировой экономике. Вскоре после нефтяных цен дестабилизировалась вся система валютных курсов. По иронии судьбы, именно нефтяной шок 1973 года дезорганизовал систему государственного регулирования, кейнсианизм и основывавшийся на этом «социализм распределения» на Западе. Напротив, второй нефтяной шок дезорганизовал систему рыночно-корпоративного распределения и нанес удар по неолиберальному капитализму. Ответом на первый нефтяной шок был общий сдвиг вправо, другое дело, что наступил он не сразу: для того чтобы стали очевидны все его политические последствия, потребовалось около десяти лет. На этот раз агонизирует либеральная модель, а сдвиг влево становится, в общем, вопросом времени. Круг замкнулся.

Для стран – экспортеров нефти, включая Россию, рост цен на топливо означал не просто неожиданно обрушившийся на них золотой дождь, но и возможность поддерживать иллюзию экономического успеха без серьезных структурных реформ. Поскольку ни в России, ни в арабских странах, нив Мексике приток нефтедолларов не сопровождался попытками проведения серьезных инвестиционных программ, деньги, как и после нефтяного шока 1973 года, начали возвращаться в западные банки, усиливая инфляционное давление на мировую экономику в целом. В 2000 году экономика постсоветской России достигла рекордного роста в 7 % после почти десяти лет депрессии. Но именно в этот год резко усилилось и бегство капитала на Запад.

В странах– экспортерах нефти рост мировых цен на топливо создавал иллюзию благополучия, а в западных обществах– предпосылки для нового витка инфляции. Поток нефтедолларов был тем больше, чем меньше эти деньги были обеспечены в реальной экономике. Как и в 1970-е годы, за ростом топливных цен последовало снижение курса американской валюты. Валютная нестабильность превратилась в новую мировую экономическую проблему. Среди пострадавших оказались Россия и страны Ближнего Востока, продававшие нефть за доллары и покупавшие все необходимое за евро.

Структурные противоречия олигархической экономики в странах периферии не позволяли эффективно использовать поток нефтедолларов, но стимулировали, как и в 1970-е годы, политическую безответственность элит. Прежний нефтяной бум завершился чередой политических кризисов и катастроф в странах, выигравших от новых цен на топливо, – кульминацией этих процессов была иранская революция. Новый нефтяной бум создавал предпосылки для таких же политических потрясений – прежде всего в России.

Вплоть до 2000 года американская экономика более любой другой выигрывала от сложившихся правил игры и одновременно оставалась главным стабилизирующим фактором для миросистемы. Однако с началом нового столетия ситуация радикально изменилась: американский рынок не только не способен был уже «гасить» кризисные тенденции, накапливавшиеся в мировом масштабе, но и сам стал источником проблем.

Если стремительный рост биржевых курсов и надувание финансового «пузыря» в США 90-х годов не ускользнули от внимания экономистов, то рост задолженности американского среднего класса обычно не воспринимался как повод для особой тревоги. Еще меньше связывалось в общественном сознании накопление долгов среднего класса и наращивание финансового «пузыря» в Америке. Между тем эти два процесса не только были тесно взаимосвязаны, но и подпитывали друг друга.

Экспансия финансового капитала не могла не сопровождаться и бурным развитием кредитного рынка. Этому способствовали как распространение новых технологий, так и общая конъюнктура рынка. При этом сами финансовые корпорации последовательно проводили политику, направленную на вовлечение в свою зону обслуживания возрастающие массы населения. Американский средний класс оказался к концу 1990-х годов опутан долгами. Поскольку происходило это на фоне общего роста экономики, рост задолженности сам по себе не вызывал тревоги до тех пор, пока он сопровождался и ростом денежных доходов. При этом совершенно не принципиально, росли ли доходы быстрее задолженности или медленнее. Если они росли медленнее, это все равно позволяло до определенного момента поддерживать положительную динамику. Если они росли быстрее, это вело на практике не к сокращению, а к еще большему росту задолженности, поскольку рост доходов облегчал доступ к кредиту в еще большем объеме. Историк Роберт Бреннер иронично назвал происходящее «частным кейнсианством». Если в прошлом государство поддерживало экономику, «накачивая спрос» с помощью правительственных программ, то теперь то самое делали частные банки, предоставляя кредит направо и налево. С точки зрения неолиберальной теории это было вполне приемлемо. Рост дефицита государственного бюджета рассматривается идеологами как единственный источник инфляции. Напротив, частный долг, какими бы суммами он ни исчислялся и каково бы ни было его социальное значение, считается просто частным делом должника и кредитора, не имеющим никакого «макроэкономического» значения.