Кровавое Благодаренье - Валерий Петрович Большаков

рядом с Кошей. Тот и вовсе замлел — в две руки гладят, мур-мур-мур…

— А я их растерла! — с милой улыбкой сообщила Лея.

— Молодчинка! — похвалил я. — Вон, как забегал, старый хрыч!

— Котик уже не такой старенький, папочка!

— И доктора своего любит сильно-пресильно, — бархатисто сказала Юля, изгибая бедро и плечом упираясь в притолоку. — Бегает везде за тобой, как цыпленок за курицей!

— Ага! — радостно согласилась Лея. — И спит у меня под кроватью! Мне теперь ночью не так страшно…

— Ты боялась спать одна? — огорчился я.

— Нет-нет, папочка! — девочка подползла ко мне на коленках, и обняла со спины. — Я же знаю, что бабаек не бывает…

— Ладно, бабайки, — мягко улыбнулась старшенькая, будя первые материнские позывы, — пойдемте кушать!

— А котик тоже с нами будет? — поинтересовалась младшенькая.

— А как же! Выделим этому обжоре целую сарделину!

Лея заливисто рассмеялась, соскочила с кровати и затопала в коридор, весело крича:

— Кошечка, пошли обедать!

Кот выбежал следом, задирая хвост — дескать, всегда готов. Юля проводила парочку взглядом, и сказала громким шепотом:

— Пусть бабу Лиду омолодит!

— А вдруг линять начнет?

Хихикая, мы зашагали к кухне, откуда доносилось требовательное мяуканье и строгий голос Леи, увещевавшей Кошу:

— Ты же хоро-оший котик? Чего ж ты такой прогло-отик?

— Па-ап… — негромко вытолкнула Юля, тискаясь ко мне. — Хорошо, правда?

— Очень! — чистосердечно признался я.

Понедельник, 4 декабря. Утро

Москва, Старая площадь

Наспех разобравшись с делами в институте, я помчался на Старую площадь. Терпеть не могу суеты — она родительница неразберихи, но прогуливать полдня мне тоже не было позволено. Пока.

Марчук, секретарь ЦК КПСС, у которого я в замах, деликатно намекнул: «Вы, Михаил Петрович, можете и вовсе не являться в отдел — сам, знаете, мечусь между Институтом вычислительной математики и ЦК! Просто работа должна быть сделана. Вы только обождите немного, месяцок или два, обвыкните, станьте своим…»

И я торжественно обещал Гурию Ивановичу не наглеть. По крайней мере, первые месяцы…

…Скользнув глазами по бронзовым буквам «Центральный Комитет КПСС», тускло блестевшим над массивными дверями, я зашагал дальше. Парадный вход только для секретарей ЦК, а простым членам положено топать к другому подъезду.

Впрочем, и там за порогом меня встречали два вежливых охранника из «девятки». Внимательно изучив мое удостоверение, они молча кивнули, причем, в унисон. Наверное, их специально учат быть, как все. Зря, что ли, похожи, как клоны?

Я непринужденно пересек гулкий холл, нашаривая в кармане маленький ключик — лифты в ЦК с подвохом… Можешь до посинения давить кнопку вызова — бесполезно. Зато…

Я вставил ключ в щелочку и повернул. Лифт то ли спустился с верхних этажей, то ли поднялся с подземных, сугубо засекреченных, и — вуаля. Вам на третий? Извольте!

Покинув кабину, я зашагал по тихому коридору, бесшумно уминая красную ковровую дорожку-«кремлевку» (и вспоминая Кошу). Мой статус заместителя секретаря ЦК КПСС и заведующего сектором отдела науки и учебных заведений был по доходу и почету близок к рангу министра, но этаж-то всего лишь третий…

Истинные вершители судеб обитали на пятом, но, чтобы попасть туда, рядовому «цекисту» необходима особая отметка в удостоверении. Не дорос пока.

Хотя, как ворчали некоторые ревнители старины, ЦК уже не тот. Промышленные отделы потерпели «усушку и утруску». Это культурой до сих пор ведают, а как рулить тяжпромом или сельхозом? Предприятия, даже колхозы, стали «шибко самостоятельными», и как-то обходятся без партийного пригляда…

А, вообще, мне здесь нравилось! Вопреки всем новым веяниям, в аппарате ЦК сохранялась давняя атмосфера, спокойная и деловая. Даже не атмосфера, а самобытная культура, строго иерархизированная и наполненная канонами. Они, эти каноны, касались всего — манеры приветствий и разговоров, правил поведения людей, находящихся на разных уровнях (этажах!), и характера отношений.

Идеально чистые коридоры, стандартно-элегантные костюмы и обязательные галстуки… Во всем этом крылось нечто завораживающе-притягательное.

Нацепив нейтральную полуулыбку, я вошел в отдел.

Тишина. Никого.

«Ну, тем лучше…»

«Для зачина» я тщательно просканировал кабинет. Понимаю, что внутренняя служба ЦК больше не занимается прослушкой, но мало ли желающих… Нет, приборы дружно отрицали наличие электронных устройств. А что-нибудь, вроде аудиотранспондеров, неоткуда облучать.

Небрежно разворошив бумаги, чтобы придать столу вид погруженности в работу, я достал радиофон. Набрал номер и сразу — шифр.

Нуль-один-семь-два.

Приложив радик к уху, услыхал шорохи мирового эфира. Вслед за этим что-то щелкнуло, немного погудело, затараторило на ста языках сразу, а затем в тишине женский голос сказал:

— Мистер Га-арин? Джаст уан момент, пли-из!

И тут же подводные кабели со дна Атлантики или ушастые антенны спутников донесли теплый, тревожный выдох:

— Алло?

— Миссис Даунинг? Это Гарин.

— О, Майкл! М-м… Михаил! Очень рада вас слышать. Really! Рита передала вам наш с нею разговор?

— Вкратце, миссис Даунинг.

— Просто Синти!

— Я весьма сожалею, Синти…

— Нет, нет, Михаил! Вы здесь ни при чем. Как не тяжело это признавать, но Джек сам виноват, сочтя, что стандартной схемы безопасности будет достаточно. Увы, Джона Фицджеральда это не уберегло от расправы… Как и Джека Грегори.

Мне удалось подавить лицемерный вздох.

— Где вы, Синти? Я не имею в виду точную локацию!

— Я поняла, Михаил, — ответила Даунинг с нервным смешком. — Мы на Западе, в горах. У нас тут что-то вроде убежища — с выходом на Telesat и в «Интерсеть». Записываем видео, скидываем, передаем…

— Пропаганда и агитация.

— Да! — с вызовом откликнулась Синтия. — Разве ваши большевики не с этого начинали? С газет и… с «эксов». Нам, чувствую, тоже придется учинить «экспроприацию экспроприаторов»! Я сняла всё,