Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко

можно было различить слово «бивист». Федорец поднял отяжелевшую от хмеля голову. В недосягаемой вышине кружилось черное облако с металлическим отблеском. Федорец не сразу разобрал: сотни ласточек, то паря, то устремляясь вперед, то припархивая, то бросаясь, с быстротой молнии преследовали израненного, утомленного долгой схваткой орла. Отбиваясь, орел медленно парил, не делая ни одного взмаха крыльями, сберегая силы, — видимо, надеялся продержаться до темноты и скрыться в ней.

Ласточки, убитые ударами орлиных когтей, крыльев и клюва, с шелковым свистом падали на землю, но сотни других с еще большим азартом налетали на своего слабеющего врага.

— Эх, ему бы сейчас двух-трех товарищей на подмогу! — сказал Федорец, хорошо, впрочем, зная, что орлы всегда дерутся в одиночку. — Заклюют они птичьего царя!

Будь у него ружье под рукой, он выпустил бы сейчас оба заряда в этих проклятых пташек, квартировавших и у него под стрехой.

Черное облако ходило в небе еще с четверть часа. Наконец от него отделился желто-бурый комок и, как камень, пошел к земле. Ласточки его не преследовали, через минуту с победными криками они исчезли из глаз. Федорец проследил глазами, куда свалилась царственная птица, и, жалея ее, пошел на огород искать. Вскоре он увидел окровавленного мертвого орла-могильника, с восхищением расправил его сложенные, закинутые за конец хвоста крылья, покачал головой, — их размах превышал сажень. Куда девалась гордая красота и мощная сила свирепой птицы с окровавленным железным клювом! Федорец был поражен тем, что маленькие птички — предвестники погоды, с детства веселившие его своей незатейливой, бодрящей песенкой: «Вирб верб виде вит, вид вейд войде церр», — сплотившись, сумели убить своими крохотными носиками могучего орла.

— Родича жалеешь? Так и тебя когда-нибудь заклюет наш брат, бедняк, — угадывая его мысли, сказал Федорцу проходивший мимо мужик.

Назар Гаврилович ничего не ответил. Опустив глаза, вернулся в хату.

В сумерки Степан вышел на крыльцо. Там, облокотившись на перила, ждала его Одарка. Он закурил городскую папироску. Одарка стыдливо взяла его за руку, ласково посмотрела в лицо, позвала:

— Пойдем?

— С тобой хоть вокруг света.

Когда переходили через двор, Степан подумал: «Надо сегодня, сейчас же, раз навсегда порвать с Дашкой».

Он высвободил свою руку и, пропустив Одарку вперед, любовался ею. Его глаза задержались на ее крепких, мясистых ногах; такие ноги могут двенадцать часов подряд месить кизяки!

Миновали двор, дошли до скирды недавно скошенного сена, зашли с другой стороны ее и упали в пахучую, увядающую траву.

За все время Одарка ни словом не перемолвилась с Дашкой. Ничего плохого ей Дашка не сделала, и все-таки Одарка чувствовала к ней острую неприязнь. Она знала: Степан любит ее, Одарку, а не свою незаконную жену — и все-таки ревновала к ней, потому что и раньше и теперь та, другая, имела право на его ласку. Одарка ненавидела Дашку за то, что товарищи Степана считали ее его женой. И когда Степан привлек Одарку к себе, она спросила, отстраняясь:

— Когда ты уж выгонишь свою бабу? Смотреть на нее не могу. — Неверными от волнения пальцами она то вынимала, то вставляла в мягкие душистые волосы деревянный гребешок, украшенный искусным узором.

Вопрос был поставлен в открытую, и отвечать на него надо было немедленно, решительно, без запинки. Многолетнее чувство связывало Степана с Дашкой. Говорят, нельзя сразу любить двоих. А что поделаешь? Он любил и ту и другую, по-разному любил, но любил обеих.

С Дашкой Степан давно решил порвать. Но как это сделать? Сколько он ни думал об этом, ответ не находился. У Дашки характер твердый, Степан знал, что она все снесет от него, все стерпит, а на разрыв не пойдет. И он боялся за Одарку: в бешенстве Дашка не знает удержу, может облить кислотой, полоснуть ножом, поджечь хутор. А этот выстрел ее из ружья, повредивший Гальке Шульге бедро! Юлить между ними он не хотел. Из двух дорог он привык выбирать одну. А Одарка требовала немедленного ответа. Да или нет. В тяжелом раздумье Степан кусал сладкую сухую травинку.

— Хорошо, сегодня скажу. Пусть идет куда хочет, — проговорил он и тут же подумал: «А куда она пойдет? Во всем мире я один у нее».

Ему показалось, что Одарка угадывает его мысли. Как бы оправдываясь, он добавил:

— Скажу — пусть идет куда глаза глядят, а не хочет, пусть остается на заводе и живет с кем нравится. Мужиков у нас много, одних пленных с дюжину наберется.

Одарка тяжело прислонилась к Степану. Заглядывая в глаза, спросила:

— Ты к нам переберешься жить, на хутор? Хата есть, хозяйство справное, к тому же и работник будешь. Батько уже радуется. Теперь и коней нам всегда будут давать с завода.

Степан вспомнил злые слова механика за столом, криво улыбнулся.

— Замуж потянуло? А знаешь, в деревне жена мужу — рабыня. Я тебя бить буду. По закону. Больно и часто.

— А ты гадаешь, я сейчас вольная? Батько, он хуже всякого мужа… С Христей невесткой живет. Брат знает, молчит, будто не видит. Мачеха тоже знает… Всю нашу семью, больше того — все село согнул в дугу и не выпускает из рук… Он и тебя скрутит, и будешь ты у него батрачить, пока не помрет старик.

— Ой, навряд. Для меня люди будто воск. Что захочу, то и вылеплю из любого, — похвастался Степан. — Видала, мальчишка с нами приехал, Лукашка? Скажу ему: «Прыгни с колокольни», — и прыгнет не задумываясь. Только бы мне угодить.

— Ну и дурак, если прыгнет. А я прыгать не стану, на это не надейся.

За этими разговорами их незаметно накрыла теплая ночь, украшенная первым осенним звездопадом. В такие ночи влюбленным кажется, что они одни во всем мире. Одарка давно не испытывала такого счастья. Она вся растворилась в нем. Но и в счастье думала о Дашке и тайком, чтобы досадить ей, оставляла на шее Степана синяки.

Забыв обо всем на свете, они голубили друг друга. И вдруг, словно колючее перекати-поле, гонимое бурей, вынесло на них Дашку. Упав на колени, она запустила все десять пальцев в черные, как ночь, волосы Одарки. Степан вскочил на ноги, силясь оторвать Дашку.

Черные глаза ее антрацитно блестели. Степан, обиженный ее взглядом, размахнулся и изо всей своей богатырской силы ударил жену кулаком в переносицу. Дашка вскрикнула, выпустила Одарку, а он, возбужденный солоным запахом крови, принялся бить ее подкованными сапогами по голове, бокам, груди, с каждым ударом распаляясь все сильней и сильней.

В помраченном сознании Дашки почему-то всплыло давнее: город Никополь, дощатый цирк на ярмарочной площади, молодой Степан. На