Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко

оголенной волосатой груди его лежит семипудовый камень, и местные силачи бьют по нему тяжелыми кувалдами, высекая зеленоватые искры. Потом глаза застлал туман, все сдвинулось и, остывая, погасло.

С хутора гости возвращались в сильном хмелю. Степана и Дашки с ними не было. Никто о них и не вспомнил.

Одарка распушила перину, навалила холмы подушек и уложила в постель своего будущего мужа. Засыпая подле него, она вдруг вспомнила о Дашке и вся похолодела. Да Степан, вероятно, жизни ее решил!

Одарка испугалась за себя, за свое счастье, за Степана: посадят его, в каторгу упекут. Свесив босые ноги, она нащупала пальцами туфли. Пока никто не дознался, надо спрятать труп, засыпать его сеном. Так дети прячут сломанную вещь под кровать, подальше от родительских глаз, мало заботясь о том, что под кроватью легче всего ее отыскать.

Одарка встала с постели, крадучись побежала за скирды, выложенные серебристой росой. Тела Дашки там не было. Только в черной лужице крови, как белок мертвого глаза, светил холодный месяц.

VII

Возвращаясь от Федорцов, один Лукашка заметил, что Степан и Дашка не поехали с ними. Он чувствовал, подозревал: на хуторе не обошлось без драки. Его подмывало повернуть норовистую, все время срывающуюся на галоп лошадь и, нахлестывая ее плетью, помчаться назад, на помощь Дашке, к которой он вдруг привязался после той ночи у казармы.

«Неужели он убил ее? Нет, Степан не такой дурак, чтобы садиться из-за бабы в тюрьму». Эти размышления всю дорогу не давали мальчику покоя.

Дома, забравшись на сеновал, вдыхая знакомый запах сбруи и лошадиного пота, раздумывал Лука о неясных ему человеческих отношениях, запутанных, как клубок ниток, попавший в игривые лапы котят. Непонятно ему было, как могли любовь и ненависть уживаться рядом в человеческом сердце. Сквозь раскрытую дверь сарая он следил, как голубенькая полоска на западном склоне неба медленно движется по горизонту к востоку.

— Через какой-нибудь час светать начнет, — дремотно пробормотал Лука и тотчас погрузился в крепкий, здоровый сон без сновидений.

Разбудили его товарищи. На небе зеленой ледяной стеной вставал рассвет.

— Вставай, старик, поедем в степь лошадей пасти.

Мальчуган с усилием раскрыл глаза. Улыбающийся Ваня Аксенов тряс его за худенькое плечо.

— А кто еще едет?

— Я еду, — отозвался Кузинча. — Губатый едет. Жорка Аношкин.

— А «Овода» взяли?

— Спрашиваешь!

— Надо сегодня обязательно до конца дочитать… Отец обещал достать «Дон-Кихота». Будем читать про рыцарей.

Пасти коней — самое любимое занятие ребят. На весь день они уезжали в степь, подальше от докучной суеты взрослых, и, пока стреноженные кони щипали зеленую отаву, мальчишки лежали на земле, курили, играли в подкидного дурачка, вслух читали книжки.

Лука торопливо оделся. Товарищи его уже выводили из конюшни оседланных лошадей. Эти мальчишки в свои годы уже знали все об изнанке жизни.

— Ты на своей поедешь? — спросил Ваня Луку.

— Как всегда.

Лука ездил на Фиалке, маленькой кобылице белой масти. Фиалка была чистокровка, красива и резва. Привел ее на утилизационный завод офицерский денщик. Ветеринарная инспекция признала лошадь сапной, и она подлежала уничтожению, но Лука под разными предлогами оттягивал срок ее гибели. Степан Скуратов потакал в этом своему любимцу.

Когда кавалькада отъехала от конюшни, Лука попросил:

— Подождите минутку — хлеба захвачу.

— Ты бы там, у батьки, табаку стибрил, — напомнил Кузинча.

— Добре, возьму.

Всадники тронулись со двора, и тут мальчики увидели в саду Дашку. Она лежала навзничь, словно плыла на голубой волне скошенной травы. Избитое, испятнанное синяками лицо ее было обращено к небу, в растрепанных волосах запутались сгустки крови.

— Даша, что с тобой? — Лука спрыгнул с коня, встал на колени перед женщиной.

Сквозь хрип, вылетающий из ее горла, он расслышал слова — она просила воды.

Мальчик сбегал домой, зачерпнул в кадке воды, поспешно вернулся. Дашка жадно танцующими зубами вцепилась в кружку.

— Убил меня, окаянный, жизни меня решил… едва до дороги доползла… А там какой-то мужичонка до завода довез на подводе… А-а-а!..

С великим трудом Дарья поднялась на ноги, схватилась за голову, сделала несколько неверных шагов, будто босая шла по колючей стерне. Лука не смог вынести ее вопля, прыгнул в седло.

— Так ей, беспутной, и надо! — громко проговорил Кузинча.

Лука повернул к нему Фиалку, задыхаясь, крикнул:

— Что, что ты сказал? Сейчас же проси у нее прощения! — Он угрожающе поднял хлыст.

— Чтобы я просил прощения у халявы? Да ты что, рехнулся или белены объелся?

Лука с силой опустил хлыст на стриженую голову товарища. Кузинча прыгнул на него с седла, и оба противника свалились с лошадей; царапая друг другу лица, покатились в пыли. Товарищи с трудом развели драчунов.

Облизывая языком разбитую, напухшую губу, тяжело дыша, Лука сказал:

— Как тебе не стыдно, ведь она человек. И все на заводе — люди… Она в матери тебе годится, а ты поносишь ее… да еще такими мерзкими словами.

Кузинча был сирота: ни отца, ни матери. Слова Лукашки вдруг сбили с него весь пыл.

— Говоришь, в матери?.. — переспросил Кузинча и виновато подошел к Дашке. — Тетя Даша, прости меня, дурака… Больше не буду лаяться.

— Бог простит, — тихо прошептала удивленная Дашка.

Мальчишки снова забрались на коней. Лука схватился за загривок Фиалки, прыгнул в седло. Выехали на шоссе. С Лукой поравнялся Ваня Аксенов.

— Видел ты ее лицо? Будто мятая слива. Этот Степка не человек, а зверь какой-то. И ты дружишь с ним, только характер свой портишь.

Думая о Дашке, Лука не ответил. После памятного вечера, когда она распахнула перед ним душу, мальчик стал присматриваться к ней, все более дивясь ее красоте, которую до этого и не замечал вовсе. Дашка была высокая, гибкая, порывистая, ходила по земле прямо и легко, будто на крыльях. На смуглом лице ее с почти детским овалом привлекали черные продолговатые с косинкой глаза; временами они излучали какое-то светлое сияние. Густые ресницы и еще более густые и темные, словно нарисованные, брови придавали лицу что-то непокорное, цыганское. Это сходство с цыганкой увеличивал небольшой нос с горбинкой и тонкими ноздрями, раздувавшимися в минуты гнева. Даша редко смеялась, маленькие губы ее всегда были плотно сжаты, пряча ровные белые зубы. Каждый день мальчик открывал в облике Даши новое для себя, неведомое раньше. Вот и минуту назад, наклонившись над ней с кружкой воды, он рассмотрел маленькое ухо с дешевенькой сережкой, она поблескивала, словно капелька росы.

Проехав иноходью по шоссе с версту, мальчуганы свернули в степь. Кони, чувствуя впереди корм, пошли торопливым голодным шагом.

Вскоре завиднелись два кургана —