Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

– …А вот как-то раз случилось мулле быть в собрании правоверных, где купец-путешественник хвастался своей поездкой в дальний Хиндустан и описывал, что там делается, – начала одна из девочек. Успокоенные тем, что их смех никто не услышал, они сейчас говорили чуть громче. – Между прочим, поведал он, что в тех краях так жарко, что жители деревень ходят совсем без одежды. Мулла очень удивился и спросил: «Как же тогда там отличают мужчин от женщин?»

Евнух вопросительно посмотрел на Кёсем, но та чуть качнула головой. История эта, конечно, не из числа разрешенных, но сама по себе, тайком рассказанная в кругу подружек, наказания не навлечет.

Четверо гедиклис, включая саму рассказчицу, прыснули. Одна, сидящая спиной к стене, сделала недовольный жест голой рукой (она была закутана в простыню, но рука и плечо оставались открыты):

– Много знает тот купец-глупец и о Хиндустане, и о том, как там ходят!

Кёсем улыбнулась.

– Ты их всех знаешь? – одними губами спросила она. Девчонки были недавнего поступления, она к ним еще не очень присмотрелась, то есть при свете дня, конечно, узнает любую, но сейчас…

– Да, госпожа, – Кара-Муса недаром исполнял обязанности тайного смотрителя за младшим гаремом. – Эту «бесстыдницу» зовут…

– Не надо. Потом про всех расскажешь.

С чего это вдруг они о далекой стране Хиндустан заговорили? В том сне тоже кто-то о ней говорил… Совпадений таких не бывает, но поди угадай, к какому клубку тянется эта ниточка.

На этой стадии гаремного обучения гедиклис не были еще положены сменные рубахи на ночь, поэтому спать им приходилось либо в тех, в которых они ходили днем, либо в чем мать родила. В зависимости от этого их можно было назвать «неряхами» или «бесстыдницами». На самом деле это деление особого смысла не имеет (может, имело в ту давнюю пору, когда было заведено: наверно, тогда их хуже обстирывали и гедиклис самим приходилось следить за чистотой своих рубах) и дальнейшую судьбу девиц не определяет: в икбал или даже кадинэ попадали как те, так и другие. Но отчего-то оно до сих пор держалось.

Новая девчонка, которой пришла очередь рассказывать забавную историю, была как раз из числа «нерях». Она во многих подробностях поведала подругам историю о перезрелой дочери степного хана, лекаре, повивальной бабке, мулле и муле. Те снова захихикали, но скорее напряженно, чем по-настоящему весело.

Кёсем покачала головой чуть иначе, чем в прошлый раз. Евнух, уловив это, вновь склонился к ее уху:

– Двадцать розог, госпожа?

После несчастья, случившегося с Мустафой, шахзаде упражнялись только в специально отведенном для этих целей дворике, куда из десяти проверенных одного перепроверенного пускают, под наблюдением нескольких мастеров оружейного боя и именно с этими мастерами, а не друг с другом, поэтому ротанговые трости, хотя и продолжали использоваться там в качестве тренировочных клинков, в гарем уже не попадали. Так что дисциплина среди гедиклис и прочих теперь поддерживалась при помощи березовых или ивовых прутьев.

– Десять.

– Да будет на то твоя воля. – Никаких пометок он делать не стал, у тайного смотрителя память натренирована.

следующая девчонка отчего-то решила вместо забавной истории продекламировать стихотворную кыту, да не на фарси, а на чагатайском диалекте:

Кара-Муса покосился на Кёсем, но та не ответила на его взгляд. Возможно, стихотворные строки и дерзковаты, уж падишаха-то наверняка следовало с бо́льшим почтением упоминать, но ведь эта «неряха» не сама их придумала, а услышала на дневном уроке от какой-то из наставниц. Наверно, у той они звучали скорее нравоучительно, чем мятежно.

Впрочем, подружкам эти стихи не понравились.

– Да ну, знаешь, это когда достопочтенная Зухра читает, и то скучно, – сказала одна из них. – А ты и вовсе…

– Что «вовсе»? – обиделась та.

– А вот что, – подала голос совсем другая гедиклис, которая раньше съязвила насчет купца, рассказывавшего премудрому мулле о нравах Хиндустана. И, пружинисто вскочив, приняла ту же позу, что и недавняя декламаторша… да нет, не ту же, а откровенно потешную в вычурном стремлении к величавости! И продекларировала заунывно: – «Жестокий падишах, – о-о! – рогатый муж, – хнык-хнык!..»

– Ах ты!.. – Обиженная гедиклис бросилась было вперед, но подружки, смеясь, схватили ее, заставили остановиться. – А сама-то, сама-то прочти попробуй!

– Да в чем дело-то, – пожала плечами «бесстыдница», – вот, слушай. И смотри.

Она птичкой взметнулась с места, да и была маленькая, точно птичка, затрепетала, как огонек свечи, – кажется, на веранде действительно стало больше света, чем мог пропустить кальян, превращенный в лампу! – и слила в едином потоке движение со звуком:

Метался в пляске ее голос, металось в песне тело, метались пряди волос, а под конец она вдруг сбросила простыню – и та в ее руках метнулась тоже, на миг создав вокруг обнаженной танцовщицы подобие дымовой пелены.

Девушки молчали, пораженные.

– А правду говорят, что позапрошлый султан, только-только сев на трон, приказал убить девятнадцать своих братьев? – робко спросила одна из них. Трудно понять, отчего она вдруг перешла на эту тему. Скорее всего, из-за «жестокого падишаха», первого в перечне гадких пород.

– Правда, – равнодушно ответили ей. – И еще четырех беременных наложниц своего отца. Всех в мешки – и в Босфор.

– Мог бы дождаться, пока родят, – добавила самая первая из гедиклис, та, которая рассказывала про муллу и купца. И бессердечно добавила: – А то лишний расход. Если бы все четверо произвели на свет мальчиков, тогда, конечно, в Босфор. Но ведь одна-две могли и девочек родить. А девочка денег стоит, да и ее мать тоже на что-то пригодится.

– Тридцать? – прошептал Черный Муса.

– Пожалуй… – нехотя согласилась Кёсем. – Но отложи до следующей недели.

– Госпожа, у нее и так уже два десятка розог с прошлой недели отложены…

– Да? Тогда распорядись, пусть все полсотни сразу и выдадут. А если еще хоть раз повторится что-то в этом духе, сразу вон из гарема.

– Правильно, госпожа. С такими замашками ей не место в нашем Дар-ас-Саадет… В наложницы к какому-нибудь провинциальному беку и то жирно.