Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

– Совет хорош, – медленно произнес Картал. – У нас ребятня постоянно со щенками возится, таскает их на руках, целует в мордочки… Старшие себя уже считают слишком взрослыми для этого, но даже и они не упускают случая… если им кажется, что никто их не видит.

Он снова усмехнулся.

– Погоди, у вас что, тоже эти живые игрушки, дворцовая порода?

– Ну что ты. У нас псы серьезные, не игрушки, а воины. Можно сказать, дружественный клан. Их нынешний глава, тот, что сейчас вход в усадьбу охраняет, Башкурт, – ох и зверюга, верхового из седла за сапог выдернет! Так вот, наши старшие, Атмаджа и Сунгур, его еще щенком в объятиях тискали, а Жаворонки, оба, учились ходить, держась за его шерсть. Уже взрослого, матерого, в полной силе. Один слева, другой справа… Он только поскуливал, а когда видел меня, глядел умоляюще: хозяин, спаси, забери от меня малышей, измучили вконец!

– Не опасно? – с запоздалым испугом спросила Кёсем.

– Смотря для кого. – Картал пожал широкими плечами. – Вот мы с братом: разве мы опасны для наших друзей, для наших детей? Для тебя, султанша? Ну а для пиратов, если те вдруг решили привести меньше пленных, чем уже договорились по условиям выкупа, – бывает… И для работорговцев, потерявших край и меру. Или для береговых стражей, излишне ретивых в своем служении… Ну, этого тебе, хасеки-султан, знать не надо. Давай поспи хоть немного, я же по голосу слышу, что ты вот-вот в дремоту провалишься.

Кёсем хотела было возразить, но тут же поняла, что он прав: глаза у нее слипались. А ведь уходить ей отсюда совсем вскоре, посреди ночи, никак нельзя остаться до утра.

– В щенков-то Халиме не поверит, – пробормотала она, опускаясь щекой на подушку, – а вот в целебные свойства камней и металлов верит истово…

– Это ты снова свой сон рассказываешь, моя хасеки?

– Еще нет. – Кёсем зевнула. – Она мне сегодня с утра говорила, в тысяча первый раз: янтарь, изумруд, девственная бронза… или самородная…

– Девственная бронза – она, знаешь ли, только в гареме бывает, – хмыкнул Картал. – Самородная – тем более. А вот янтарь…

– Янтарь… а еще топаз…

– Об этом стоит кое-кого расспросить, – произнес Картал странным голосом. И вдруг спохватился: – Э, да что это мы снова разговоры ведем? Может, колыбельную тебе спеть? Так ведь слишком большая уже для этого девочка! Спи, кому сказано, сокровище моего сердца, а то сейчас за непослушание уши надеру…

Он и вправду легонько дернул ее за ухо. Кёсем с улыбкой вытянулась на тюфяке, всем телом ощущая близость своего возлюбленного и прохладную гладкость атласной простыни… Картал что, действительно ей колыбельную напевает? Нет, это голос того лекаря, Абрахама бен Закуто: «Разрушая ложные представления, надо действовать не просто умело, но и очень осторожно, чтобы не вызвать у больного приступа яростного отторжения, который может перейти в то, что древние называли манией. Лекарь, поступающий так в попытках исцелить безумца, сам должен считаться безумным. Не стремись выписывать лекарства из дальних стран, не ожидай исцеления и от молитвы: в тебе самом содержится противоядие от всех зол и никто не может быть для тебя лучшим врачом, чем ты сам…»

А потом она осознала, что все это не имеет значения. Потому что неисчислимая армия выступила в долгий поход, и не было под небом силы, способной ее остановить…

Начало основного действа в пьесе о Карагёзе и Хадживате

Неисчислимая армия выступила в долгий поход, и не было под небом силы, способной ее остановить. Шла султанская гвардия под руководством испытанных в битвах баши, чьи облачения даже в походе сохраняли роскошную пышность, и кашевары отрядов перекликивались дробными маршами на обтянутых кожей котлах. Гордые сипахи искоса поглядывали с горячих коней на усталых пехотинцев, месящих дорожную пыль. Шли полки армян, тяжело звякая дедовскими кольчугами. Гарцевали на иомудских, ахалтекинских, гокленских жеребцах полуоборванные кочевники: юрюки, тахтаджи, тюркмены, абдалы, зейбеки, чепни. Нестройными толпами рассыпались по дорогам разношерстные лазы и курды. Группы греков и албанцев смешивались с артиллерийскими обозами, с разномастными повозками, везшими порох, каменные ядра, снаряжение для пушек и для осады, провиант, фураж… да мало ли что везли по пыльным дорогам обозные телеги.

Где-то там, на севере, между густых лесов и диких гор, поднял мятеж полукатолик-полуортодокс, но в любом случае гяур, князь Владислав, господарь Валахии, по прозвищу Дракул или же Цепеш. Пока он сажал на кол своих собственных подданных и вешал пленных венгров, великому султану не было дела до этих его шалостей. Но когда он начал вбивать гвозди в головы правоверных мусульман и снимать кожу с туркоманов, слуг и подданных самого султана, когда он отказался посылать деньги в султанскую казну и новобранцев в султанское войско, то этого великий правитель и защитник всех правоверных вытерпеть не смог. Мятежника ждала лютая смерть, его замки – разрушение, а земли – разорение.

Во всяком случае, такие речи звучали, прежде чем войско выступило в поход. А уж о том, что заодно со всем этим надо было навести порядок в землях поклоняющихся распятому от Дуная и до Днестра и укрепить руку светлейшего султана на дальних границах, даже речей не было нужды вести.

Войско спешило. Во второй половине дня уже необходимо присматривать реку или источники, откуда предстоит напоить коней и верблюдов, думать о том, где разместить отряды, чтобы не было свар и сутолоки, чтобы всем хватало дров для костра и воды для питья и каши в котлах. Надо поставить палатки и шатры для баши на ровных местах и развести караулы. Надо зарезать и освежевать овец, чтобы утром на рассвете люди поели еще теплой вечерней шурпы и на сытых после ночной пастьбы лошадях бодро продолжили путь.

…Впрочем, часто в мире случается так, что самые заметные события служат лишь покрывалом, которое Аллах накидывает на нечто куда более значимое, но мелкое, не сразу бросающееся в глаза; как ме́лок алмаз по сравнению с медным слитком, как неразличим мудрец в толпе горлопанов, каллиграфическая вязь – среди груды небрежно исписанных страниц. Вот и сейчас воинский поход, предпринятый по велению султана, – лишь ширма в театре теней, за которой то неразборчиво, то проступая во всех деталях, мелькают фигуры Дервиша, Пьяницы, Врача, Карлика, Курильщика опия и, наконец, подлинных повелителей теневой труппы – Карагёза и Хадживата.

Несколько всадников в черных одеждах, отделившись от войска, шагом вели тонконогих коней по каменистой тропе между холмами. Они и есть те фигурки, которыми высшие силы ведут свою неведомую игру, а прочее лишь нарисовано на ширме. Больше никто в султанском войске никогда не увидит ни этих всадников, ни их предводителя. Пустынные холмы, да кружащиеся над ними бурые коршуны, да покрытые желтой пылью узкие каменистые дороги умеют хранить свои секреты.

Однако вещий сон раскрывает и их…

Предводитель, человек с орлиным носом и бородой Пророка, в персидском шишаке и черной епанче, что-то прокричал своим спутникам, показывая на группу каменных строений близ вершины дальнего холма. Он пришпорил покрытую богатым чепраком лошадь, и за ней, без понукания ускорив аллюр, двинулись покрытые дорожной пылью лошади, несущие молчаливых всадников.