Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

Петкевич Владислав Иосифович умер 10 февраля 1942 года. Возраст 66 лет. Причина смерти – абсцесс печени, о чём в книге записей актов гражданского состояния о смерти 1956 года июня месяца 29 числа произведена соответствующая запись за № 2.

Место смерти: город, селение __________

Место регистрации: Мгинский райЗАГС Ленинградской области.

Дата выдачи: 29 июня 1956 г.

Заведующий бюро ЗАГС

(подпись) Николаева

Согласно этой бумаге, в 1938 году отец мог быть жив, мог находиться в Магадане. Мы продолжали верить, хотя заметили, что составлявший справку чиновник не потрудился даже высчитать папин возраст. Если он действительно умер в 1942 году, ему было не шестьдесят шесть, а всего пятьдесят два…

Столько было пройдено, узнано – а я всё ещё нахожусь под гипнозом лжи?

Знакомством с супругами Вишневскими я тоже была обязана обществу «Полония». Юрий Константинович отсидел десять лет. Его жена Ия Васильевна старалась оберегать оставшиеся силы мужа.

– Мы с Юрием Константиновичем сходим в Большой дом и попросим дать вам ознакомиться с делом отца вне очереди, – самоотверженно предложила она.

Несмотря на мои возражения, они опередили меня. Получили разрешение. И категорично заявили:

– Не пустим вас одну читать дело.

Я упрашивала больных, пожилых людей не провожать меня. Они не уступили. Остались поджидать меня в вестибюле Большого дома.

В закутке, который никак не назовёшь комнатой, нас, онемевших и отрешённых, разместилось человек пять. Принесли «дела». Я открыла пугающе толстый том с протоколами допросов тридцати шести поляков. Первый допрос отца: его имя, фамилия, сведения о маме и о нас, трёх сёстрах. Даты рождения дочерей смещены на год-два. Может, от шока при аресте? Впрочем, отец никогда точно не знал, кто из нас в каком классе учится, когда у нас дни рождения…

На первом листе допроса внизу – знакомая подпись отца. Чёткие каллиграфические буквы. Точно так же он шутливой резолюцией заверял письма, которые мама писала мне в пионерлагерь: «Согласен! В. Петкевич». Боже мой! И ведь точно такая же подпись стояла в конце письма из Магадана! Только сейчас выметнулся вопрос: «Почему фамилия?» Письмо было адресовано мне, дочери. Почему же он подписался не «папа», а «В. Петкевич»? Бессонно, вечно, до изнурения надо было всё сопоставлять! Не упускать самой незначительной детали! Тогда, в восемнадцать лет, я была в этой науке начинающей.

Как начальнику торфоразработок, отцу вменялся в вину план: «Путём диверсионной и вредительской деятельности срывать механизм добычи, сушки и уборки торфа. Подрывать снабжение важнейших промышленных предприятий торфотопливом. Организовывать диверсионные акты путём поджога болот и караванов добытого торфа. В случае войны по заданию польской разведки подготовить взрывы на железных дорогах». И всюду, где ни попадя, «собирать сведения шпионского характера»…

Далее следовал возмущённый ответ отца на первое предъявленное обвинение: «Мой арест рассматриваю как недоразумение, поскольку являюсь честным советским гражданином и коммунистом. Больше мне сказать нечего!» Такой же чёткости подпись «В. Петкевич» стояла в конце протокола.

Общее дело поляков состояло из нескольких групповых. Протоколы допросов отца были совмещены с допросами ещё двух обвиняемых. Все трое причислялись к членам шпионско-диверсионной польской организации. Дальше стандартного набора: «Вредитель, враг, с кем сговаривался взрывать железную дорогу? Где собирался добыть динамит? Кто вербовал? Сколько платили?» – следователь не шёл. Такого рода дознавателей набирали в те годы не для выяснения истины, а для работы костоломами: бить и увечить! Увечить и бить!

На втором и третьем протоколах подпись отца резко изменилась. Теперь это были корявые, разъехавшиеся буквы – вопиющее свидетельство того, что его били. Память слуха хранила крики мужчин, избиваемых во внутренней тюрьме НКВД города Фрунзе, в которой я находилась во время следствия. Я живо представила на их месте отца… На последнем листе протокола, под написанным за него «признанием»: «Будучи убеждённым польским националистом, был в 1936 году завербован… снабжал негодными рельсами… засыпал в песок железные опилки… собирал сведения шпионского характера», вместо подписи – каракули.

В трёх местах дела были вклеены бумажные карманчики. Я вынула из первого сложенный вчетверо акт:

15 января 1938 г. старшим лейтенантом Гос. безопасности П. А. Р. на основании предписания зам. начальника УНКВД ЛО ст. майора Гос. безопасности т. Г. от 14.01.1938 г. за № 219057 и отношения наркома внутренних дел СССР от 12.01.1938 г. – приговор в отношении Петкевич В. И. приведён в исполнение 15.01.1938 г. Вышеуказанный осуждённый – расстрелян.

В том же первом карманчике – акт о расстреле 15.01.1938 года еще двенадцати человек. В других карманчиках дела – также акты о расстрелах. Уничтожены были все тридцать шесть поляков.

Не было никакого Магадана в жизни отца. 15 января 1938 года отец был расстрелян здесь, в Ленинграде. Возможно, в подвале этого дома. Понимал ли он, что его волокут на расстрел? В сознании ли был? В упор его? В затылок? Честнейшего, преданного «делу партии» отца, не знавшего, что такое отдых, что такое время обеда, что значит провести день дома с семьёй и детьми, уничтожили в сорок восемь лет.

Толстый том дополнен вшитым в него листом:

Проверкой установлено, что принимавшие участие в следствии по данному делу бывшие сотрудники УНКВД К. и З. за нарушение социалистической законности и применение незаконных методов следствия осуждены Военным трибуналом (Л-д, 144 т. 2).

И даже если самих следователей расстреляли, даже если это так, то искуплением за преступления власти это служить не смеет! Целые ведомства были выучены презирать людей, лгать – не только перед лицом жизни, но и перед лицом смерти.

К делу отца приобщены прекрасные характеристики, которые дали ему бесстрашные партийцы: Вениамин Михайлович Агеев и Константин Михайлович Афиногенов. Хочу, чтобы имена этих людей были известны. Спасибо им! Спасибо Евгению Вацлавовичу Вольскому за толчок к уяснению полной правды о гибели отца. Спасибо супругам Вишневским, дождавшимся моего выхода из каморки Большого дома. Спасибо за то, что они обняли меня тогда. Без всяких слов. Без пояснений.

При выходе из здания, где в 1937 году я выстаивала нескончаемо длинные очереди за лживыми сведениями о приговоре отцу, к нам подошёл майор ФСБ, разрешивший вне очереди познакомиться с делом.

– Прочёл я вашу книгу, – натянутый, как тетива, сказал он. – Досталось вам. Но всё-таки хотел бы посоветовать…

Я остановила его:

– Вам не кажется, что советовать – неудобно?

Власть спустя двадцать лет «извинилась» перед моим отцом:

Военный трибунал Ленинградского

военного округа

28 сентября 1957 г.

№ 6864

СПРАВКА

Дело по обвинению гражданина Петкевич Владислава Иосифовича, 1890 года рождения, уроженца города Риги, арестованного 23 ноября 1937 года,