Бестиарий - Эль Бруно

Она вспомнила заплаканные глаза девочки в салоне самолета. Она вспомнила улыбку, с которой Кристиан протыкал глаза женщине и ее крик. То, как ее сообщницу упаковали в ящик, будто это был какой-то манекен…

Саша: Мне нельзя рассказывать всего.

Хорошо, – написал он. – Мне интересны только твои чувства. Выговариваться будет трудно, но я помогу тебе.

Ощутив жуткое одиночество, она начала писать сообщение, прекрасно понимая, что ей не поверят, если она напишет неправду.

Саша: Недавно на моих глазах чуть не убили детей. Я помню, как тряслись ручки той девочки. Как она плакала и звала маму. Еще я помню, как выглядит лицо маленького мальчика, которого накачали наркотиками. Этот ужас и отчаяние на грани с возможным для понимания. Его маленькое, словно бы полумертвое личико ни на что не реагировало, а глаза были такими большими-большими и полными печального удивления. Нет ничего больнее, чем смотреть в такие глаза. Это выжигает душу в тебе самом…

И за последние месяцы я видела лики зла и смерти… И даже то, что мне удалось помочь предотвратить катастрофу, ничего не изменило, потому что одна мысль теперь не дает мне покоя. Сколько таких детей по всему миру? Детей, которым никто не помог… Я думаю об этом и не могу уснуть. Мне хочется кричать. Тогда я, сжав кулаки, кричу в подушку от бессилия и ярости.

Скажи, когда ты видела детей, тебе хотелось обнять их и утешить?

Саша: Конечно.

И ты думала, что отдашь жизнь за каждого из них?

Саша: Да, я думала об этом.

Что бы ты испытала, если бы узнала, что тебе предстоит умереть вместе с ними?

Саша: Облегчение…

* * *

Его не было больше трех часов. Улицы Владивостока, окутанные снегом, казались ему одинаковыми.

Кристиан посмотрел на красные буквы здания: «Авангард». Где-то здесь, недалеко должна находиться библиотека. В ней, кстати, можно попробовать переждать эту страшную пургу.

Фишер свернул за угол и торопливо вошел в здание библиотеки, где, кроме него от непогоды спряталось довольно много человек. Наверное, столько людей в библиотеке не было давно.

Стряхнув с капюшона снег, Кристиан вошел в читальный зал. Библиотекарша с ним сотрудничать согласилась. Она показала, где сидела обычно Алина, которая ходила сюда каждый день. Постоянных посетителей, как правило, в таких местах бывает немного, поэтому их легко запоминают. Потом Фишер узнал, что записи с камер, к сожалению, уже удалены – история с браузеров чистится часто.

Фишер сел за компьютер и незаметно подключил к нему свой переносной жесткий диск на случай, если придется скачивать много информации или переустанавливать операционную систему на ноутбуке в срочном порядке.

Он увидел значок гугл-хрома и запустил его. «Это, пожалуй, самый ненадежный из браузеров – из него удалить историю навсегда не получится» – отметил про себя Крис.

После примерно двадцати минут работы у Фишера получилось узнать адрес и пароль от стороннего е-майла Алины. Она завела его специально для общения с неким человеком под ником Prayer.

После попытки переслать тестовое письмо с нового е-майла Кристиан увидел предупреждение о том, что подобного почтового адреса и никнейма не существует. Видимо, убийца создавал каждый раз отдельный почтовый, секретный адрес для каждого, с кем общался.

Кристиану не удалось восстановить переписку. Еще до него убийца залез в почтовый ящик Алины и навел в нем полный порядок.

Еще у Кристиана появился странный электронный адрес. Даже не адрес, а набор чисел и букв. Выяснить по нему что-либо оказалось невозможным. Фишер чувствовал, что убийца – где-то рядом, но он – невидим. Он, как падальщик, ждет очередную душу, очередную жертву, наблюдая за ней с безопасного расстояния и терпеливо выжидая.

Когда он вошел в номер Саши, которая отказывалась открывать на его стук, то увидел, что девушка спит. Правда, спит в одежде и в центре кровати. Что-то показалось неправильным Кристиану в самой ее позе. Что-то беспомощное, разбитое, распятое. Как тело упавшей на землю Алины.

– Александра, – он тронул ее за плечо.

Девушка посмотрела на него и слабо улыбнулась:

– Привет.

Она не имела привычки ему улыбаться. Кому угодно, но не ему. Еще и так тепло, искренне, беззащитно. Кристиан почувствовал себя странно в ту секунду, но у него не было времени с этим разбираться. Он нахмурился:

– Ты в порядке?

– Да, – бодро кивнула она.

– Ты хотела со мной поговорить насчет того, что произошло в самолете.

– А, это… – она опустила голову: – Уже не нужно.

Когда он, пожав плечами, собрался выходить, Саша неожиданно подошла к нему и обняла.

Она обняла его крепко, искренне, и так тепло, что…

Кристиан замер, а потом, высвободился, пожалуй, слишком резко, схватил ее за плечи и потряс:

– Ты смертельно больна? Ты что-то приняла? Отвечай. Александра!

Теперь он выглядел встревоженным. В глазах его мелькнула нешуточная тревога.

– Перестань, придурок, – она снова обняла его. – Просто до меня кое-что дошло.

– Что именно? – прошептал он, рассеянно обнимая её в ответ. Но ему показалось, что он обнимает привидение – тело её было лёгким и податливым. Точно разум Саши находился совершенно в другом месте и прикосновений не чувствует.

– Я поняла, что ты имеешь полное право быть собой.

Он понял – перед ним была не Саша. Саша на физиологическом уровне не переносит его. Эта ненависть к нему всегда была чем-то вроде оси, на которой основывались их недолгие отношения. Кристиан принимал это отношение. Оно было логичным, понятным и правильным. А сейчас он неожиданно холодом в груди почувствовал, как теряет ее.

Кто бы это ни обнимал его сейчас, но это была не Саша.

Нет. Нет, нет, нет!

Как это случилось? Как это успело с тобой произойти? Я сломал тебя?

– Это всё из-за того, что случилось в самолете? – спросил он тихо.

– Не бери в голову, – беспечно произнесла она. – Всё равно тебе не интересно.

– Прямо сейчас – просто дико интересно.

Она сказала – ты имеешь право быть собой.

Лучше бы она приставила к моему лбу пистолет и выстрелила.

Кристиан не был мастером по части эмоций. Он был непроходимо и страшно слеп. Любой человек в этой гостинице, наблюдая эту сцену, заметил бы, что у Саши глаза красные от слез. Любой, включая уборщицу Нину Аркадьевну с третьего этажа, понял бы, что случилось, и немедленно принял бы меры.

Фишер же страдал не только диссоциальным расстройством личности, у него с детства была запущенная форма алекситимии, из-за чего он и выучил дедукцию, как единственный способ эмоционального мировосприятия. Он кое-как победил в себе страшный недуг, но не до конца. Алекситимию невозможно вылечить, ее можно лишь заблокировать и уравновесить незнание эмоций слепой зубрежкой психологии.