Косой дождь. Воспоминания - Людмила Борисовна Черная

выполнили, Сергееву разыскали на том же базаре, где покупали кур, и плитку вручили. А потом Наталья Сергеевна и ее сестра Ирина Сергеевна стали приходить к нам в гости, преодолевая, по словам Натальи Сергеевны, «большие и малые грязи». Уже начались дожди. Кроме того, стало рано темнеть, а свет на нашей улице не горел. Но тут я не оплошала и, разыскав электрика, сообщила ему, что ни в какие аварии не верю и готова платить за включение света. После чего свет зажегся, а когда выключался, я опять вносила нужную, довольно скромную сумму. Но, в общем, жизнь в Гудаутах стала совсем скучной. И сестры Сергеевы уехали, кажется, в Батуми. У нас на передислокацию денег не хватало. К счастью, море было теплое.

Однако знакомство с сестрами мы продолжили в Москве. Гудаутское житье осталось только в моей памяти и в шуточных виршах Натальи Сергеевны, посвященных мне и сочиненных в Москве. Вирши начинались так: «Средь бурных грязей гудаутских ты нам сверкнула как алмаз». Дальше помню только две строчки: «Под рев коров и лай собаки / Ты веселила нас во мраке». Такой вот мадригал. Рев голодных коров, лай собаки и мрак, как говорится, списаны с натуры.

Чтобы не возвращаться больше к теме сочинительства, скажу, что Наталья Сергеевна писала мне стихи периодически, а я отвечала ей по большей части «пьесами». Пьесы Наталья Сергеевна складывала в чемодан как величайшее сокровище. Но чемодан украли. Жаль, что я не делала для себя второго экземпляра. По нему можно было бы восстановить в памяти жизнь обеих семей — нашей и Сергеевых.

Тот факт, что мы с мужем в конце 40-х повстречались с Натальей Сергеевной, главным редактором единственного в СССР внешнеполитического журнала «Новое время», в богом забытых Гудаутах, говорит сам за себя. Сергеева по чину могла отдыхать в самых престижных, номенклатурных домах отдыха и санаториях. В «здравницах», где бы с нее пылинки сдували, кормили бы кремлевской едой, а пляжи посыпали бы белым песочком. Там Сергееву под ручку водили бы в ватерклозет и всячески ублажали бы. А вместо этого она поехала в Гудауты, а потом много раз ездила с нами осенью на юг и жила в поганых комнатушках, зимой же ездила со мной в Тарусу и ночевала в многокроватных «номерах» старого постоялого двора с «удобствами» позапрошлого века — дыркой в цементном полу!

Когда в 80-х известного переводчика Семена Израилевича Липкина118 лишили из-за участия в альманахе «Метрополь» писательских привилегий и он заболел, братья-писатели ужаснулись! Заслуженный старик должен лечиться как все простые советские граждане! Какая несправедливость! А Наталья Сергеевна всю жизнь лечилась как все простые граждане, хотя могла пользоваться кремлевкой. И жила в огромной коммуналке на Арбате.

Я благодарна судьбе за то, что она свела меня с Натальей Сергеевной и со всей ее семьей. Многому я у них научилась, вернее, пыталась научиться. Кроме того, Наталья Сергеевна познакомила меня и мужа с целой плеядой случайно уцелевших мэтров журналистики 30-х годов, которые и создавали так называемый «культ Сталина», начиная со всеми презираемого, к тому времени уже ослепшего Давида Заславского и кончая Львом Ровинским, который в самые лихие времена Большого террора, хоть и недолго, был заместителем главного редактора «Правды», а потом сравнительно долго главным редактором «Известий»119. И часто повторял: «У меня в кабинете арестовали Кольцова».

Познакомила она нас также с некоторыми журналистами-международниками нашего с мужем возраста и моложе нас, ставшими «писателями», вернее, сочинителями докладов и выступлений генсеков (от Брежнева до Андропова), авторами дурацких слоганов, в какой-то степени определявших надводную часть политики СССР: «Миру мир», «реальный» — он же «развитой социализм», «Экономика должна быть экономной» и т. д. и т. п. Впрочем, с этим народом по роду своей деятельности был связан и Д.Е., мой муж.

Но к чему я так длинно рассказываю о Гудаутах, о сестрах Сергеевых и об их знакомых?

О Гудаутах потому, что хотелось запечатлеть на бумаге, как неноменклатурные граждане отдыхали на морских курортах в родимой стране. Ведь такого рода отдых давно забыт, а молодежь и вовсе ничего не знает о нашем курортном быте. И, возможно, не понимает, почему их бабушкам и дедушкам дешевые курорты в Турции кажутся верхом шика и комфорта.

Что касается старых международников и молодых, то часть их стала не только нашими знакомыми, но и столпами режима 70—80-х, вплоть до Горбачева.

Однако пора переходить к теме, заявленной в заголовке, то есть к преферансу. Именно этой игре сестры Сергеевы научили нас с мужем.

Для игры этой необходимы, как пишется в одной старой мудрой энциклопедии, «известное умение и сообразительность».

Естественно, никакого «умения» ни у меня, ни у мужа не было, поскольку начинают играть в преферанс совсем молодые люди лет в восемнадцать — двадцать. А я в этом возрасте, как сказано выше, не могла отличить валета от дамы. И уж совершенно не знала таких слов, как «пулька», «распасовка», «мизер», «верх», «взятка».

Сообразительности особой я тоже не проявила. Но зато оказалась чудовищно азартной. Готова была играть в преферанс дни и ночи напролет. Мужу, человеку самолюбивому, скоро наскучило проигрывать (мы играли не то по копейке, не то по полкопейки, и проигрыш не превышал 4–5 рублей, по-моему). Но дело было не в деньгах, а в самолюбии. И муж к преферансу скоро охладел. О себе я этого сказать не могу. Мы с Сергеевыми играли где только можно: в поездах, на пляже, когда ездили вместе. Конечно, у них дома. Часто меня отстраняли от игры, когда были более серьезные партнеры. Тогда муж разговаривал с неиграющими гостями, а я все равно пялилась в чужие карты и переживала. Но главное, всех и каждого из знакомых я уговаривала играть в преферанс. Что там уговаривала — буквально умоляла расписать «пульку».

Словом, какое-то наваждение.

Свидетельствую: даже не азартные игры, такие как преферанс, могут полностью выключить тебя из повседневной жизни. Ты обо всем забываешь и ни о чем не думаешь, кроме игры. Как бы погружаешься в другой мир, где, увидев, что у тебя «почти чистый мизер», чувствуешь себя на верху блаженства, а получив взятку на этом «почти чистом мизере», впадаешь в отчаяние.

«Пулька» играется два-три часа. И все это время ты пребываешь, грубо говоря, в отключке. И каждый выигрыш и проигрыш привязывают к картам еще сильнее. Выигрыш — ни с чем не сравнимая радость, проигрыш — страстное желание отыграться. Карты — тот же наркотик, но, слава богу, не вредный для здоровья.

Повторяю: