Ведьма, пришедшая с холода - Майкл Суэнвик

табачный лист и оставило вмятину на большом пальце.

Дом зажег сигару длинной спичкой, подержал дым во рту. Пилот в кабине поднял руку.

— Видите, док? Все чисто. Можем лететь. — Он ткнул зажженным концом сигары в доску. — Сыграете белыми или черными?

***

— Развернуть самолет! — Гейб влетел диспетчерскую ЦРУ, за ним в хвосте бежали Алистер и растерянные сотрудники посольства. — Свяжитесь с пилотом, с Лэнгли, если придется, но нам нужно посадить самолет с Соколовым.

— Сэр? — Диспетчера звали Рослин. Мозг Гейба выдал эту информацию как раз вовремя, наконец-то начав соображать. Где он был все эти месяцы?

— Давай, Кит. Операция рассекречена. Соколов в опасности. Нам нужно их посадить.

Рослин замешкался, держа руку на рации. Транзисторы гудели, жужжали. Морской пехотинец, гнавшийся за Гейбом, поймал его руку, но не потащил прочь из рубки. Он напряженно переглянулся с Рослином. Голову Гейба сводило от боли, и он гадал отчего: виной то ли элементаль, то ли естественная смесь усталости, ярости и кофеина. Гейб старался казаться спокойным и искренним. Это тоже его работа. Можешь предлагать, торговаться, день напролет устанавливать доверительные отношения, но порой не остается ничего, кроме как опираться на свой авторитет.

Рослин снял трубку.

***

В кабине летчика ЦРУ зазвонил телефон. Он нахмурился. Это было не по плану. Он убрал руку с верхней приборной панели и поднял трубку.

— Слушаю? — никаких позывных, никакого опознавательного приветствия. Никто не знал его номер. Он тоже не знал номера тех, кто ему звонит.

Он не злился, потому что не злился никогда. Но он был растерян.

В ухо полились помехи. Мешанина голосов, перекрикивающих друг друга, искажая смысл.

— Повторите. Вас не понял.

Шум голосов стих. Заговорил только один.

Слева от него поднялся в воздух маленький грузовой самолет.

— Я не понимаю.

Повторный вопрос.

— Я не получил посылку. Ваш посыльный опоздал. Мне пришлось уступить свое время вылета грузовому самолету. — Он склонился к правому борту и прищурился. — Хотя не заметил, чтобы он взял какой-то груз. Только двоих пассажиров.

***

В этот ясный холодный день взлет получился таким мягким, что шахматные фигуры едва сместились на доске.

— Хороший ход, — сказал Дом, когда Соколов убрал руку. Слон угрожал слону и коню. Как бы Дом ни сыграл, что-то он потеряет, но если бы он съел слона пешкой перед ладьей и открыл ладью, у него появились бы сдвоенные пешки, а он и так уже прозевал пешку, начав играть глупо и быстро, так что любой размен ему сейчас невыгоден. Поэтому Дом предпочитал шахматы по переписке. Летними месяцами в жаркой южной Флориде дед учил его играть медленно, порой дни напролет, попивая сладкий крепкий кофе на задней веранде с видом на ручей. Старик был терпелив и спокоен. Сидя напротив, Дом не стыдился брать час на раздумья, прежде чем сделать следующий ход. Дедушка курил и ждал, порой напевал себе под нос. Он никуда не спешил.

Но потом пришлось поспешить.

В конце концов, в этом и заключался смысл всей этой ебанины с Носителями и магией. Рак. Смерть. Плохие решения. Дом предпочел бы не иметь к этому никакого отношения.

В любом случае с тех пор, как старик помер, Дому не хватало терпения для очных партий. Ему хотелось двигаться, наращивать влияние, прорываться вперед и уничтожать фигуры противника, и к черту позиционное преимущество. От самого присутствия соперника хотелось кричать: «Нет здесь никакого сотрудничества, приятель! В этом мире остались только ты да я! И я одержу победу».

Так что порой он совершал глупые ходы и попадал в трудные ситуации.

— Хороший ход, док. Мне нужно немного подумать. — Он пожевал сигару. — Схожу-ка поговорю с пилотом.

— Конечно, — ответил Соколов. Сжал руки так, что костяшки пальцев побелели.

Постоянно придерживаясь рукой за стенку, Дом прошел вперед к кабине и уселся рядом с пилотом. Дом не знал его — еще один служитель, которого нашло Пламя, летчик, верный делу. Ну и хорошо. Все только к лучшему: никаких имен. Летчику не нужно знать, сколь ценный груз он везет.

В соответствии с планом полета они облетали аэродром. Пражские шпили и крыши виднелись внизу: наполовину — средневековый зимний рай, наполовину — коммунистический ад. Дому казалось, что он различает точку где-то внизу, на летном поле — самолет, в который они с Соколовым должны были сесть всего полчаса назад.

«Прощай, пражский штаб. Прощай, ЦРУ. Может, еще свидимся».

Он отдал им честь, не признаваясь даже себе, что сделал это не в насмешку, и вернулся к шахматной партии. Сел и стал напевать под нос, как старик. А потеряв слона, понял, что напевает «Когда время проходит»[77].

***

— Блядь. — Гейб швырнул трубку. Он вырвал ее из рук Рослина, как только тот дозвонился пилоту. Гейб стоял в радиорубке и тяжело дышал. Рослин смотрел на него. Алистер наблюдал, никак не выдавая своих мыслей.

Операция сорвана. Дом из Пламени. Соколов у Дома.

Гейб вырвал свою руку из хватки морского пехотинца, поправил на себе пальто. Вышел из рубки и безо всяких мыслей зашагал, опустив голову, по узкому коридору без окон, ведущему в тупик.

За ним шаги — он узнал поступь Алистера прежде, чем британец заговорил.

— Гэбриел. — Примиряет. Успокаивает. Хуесос.

— Не начинайте. — Гейб сделал горячий, тяжелый вдох. — Соколов у них.

— Похоже, что так.

Гейб крепко врезал по стенке. Кулак отозвался болью. Гейб умел бить, умел на рефлекторном уровне, и это хорошо, иначе сломал бы запястье.

— Что они могут с ним сделать? Что?

— Очень много чего.

Гейб услышал сомнение: Алистер хорошо умел руководить агентами. Знание — сила. У тебя есть что-то, что хочет агент. Не отдавай это просто так. Он вспомнил Каир: пыль, солнце, серебряный блеск в тенях, нож, огонь в глазах. Он вспомнил, как Соколов заходил в гостиницу: тихий, напуганный, но уверенный сверх меры.

— Расскажите.

— Они хотят разрушить мир, сжечь его и на пепелище построить то, что, вне сомнения, сами назовут прекрасным. Для этого им нужны Носители, а нам Носители нужны, чтобы это остановить. Соколов может запустить их ритуалы.

— Он не станет этого делать. Он же ученый.

— Наука, Гэбриел, — это способ познания, а не набор убеждений. Если они покажут Соколову, на что способны, он им поверит.

— Он сбежал от русских. Он ни за что не