Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

В печальном свете Затонувшего Перепутья сверкала не запонка, не серьга и не брелок, а потерянная набойка Гумберта Пистла.

Он там был. И не просто был. Чудовища не гуляют при свете солнца.

– Кто он? – спрашиваю я. – Кто такой Гумберт Пистл?

– Я точно не знаю. Но знаю, кем он был.

– Кем?

– Смитом, – отвечает Элизабет.

Смит. Смит – это Пистл и враг мастера У. Пистл – это Смит, и ему ничего не стоит меня растоптать. Шифу Смит, стало быть. Шифу Гумберт. Предводитель ниндзя, которых иногда называют Обществом Заводной Руки. Заговорщик. Разработчик вражеских планов. Человек, по приказу которого ниндзя хотели убить родителей Гонзо и напали на него во время пожара, потрясшего мир. Саботажник. Убийца. Вопрос cui bono больше не стоит. Но появился другой: зачем?

– Расскажи мне про него.

И Элизабет рассказывает.

Представьте себе дом с белым фасадом и арочными окнами. Трехэтажный, поросший плющом и глициниями, точь-в-точь из французской книжки сказок. Дом очень старый, построенный в те времена, когда такие дома не считались роскошью, а были просто респектабельными. Им владеет та же семья, что и прежде. Они так и остались просто респектабельными, и у них нет других домов, самолетов и яхт (если не считать надувной лодки, прислоненной к стенке садового сарая). Дому не помешает частичный ремонт: хорошо бы заново побелить западную стену и починить сточные трубы, из которых в дождливую погоду вода льет на овощные грядки и валит помидоры. Впрочем, это пустяки. Толстые стены не пропускают шум, а помидоры уже давно привыкли к подобным унижениям.

Когда-то в этом роскошном доме жил мальчик с обидным именем. Он хранил свои вещи в большом дубовом, окованном железом сундуке, который достался ему от матери. Уходя в школу – а случалось это редко, – мальчик вынимал из сундука часть сокровищ и рассовывал их по тайникам, полкам и углам, а кое-что прятал под половицу за шкафом в своей комнате. Возвращаясь из школы, он собирал вещи обратно в сундук и мог быть уверен, что они в целости и сохранности.

К девятому дню рождения в сундуке имелись: бумажная корона, набивной кот из ситца, «астон-мартин», как у Джеймса Бонда, с красной кнопочкой на дне, – если нажать ее, сзади поднимется металлическая пластина, отражающая пули (он ни разу не видел самого фильма и не понимал, как Джеймс Бонд вылезал из машины на ходу и нажимал кнопку, но взрослые вечно усложняют себе жизнь, так что его это не волновало); старая книжка на неведомом языке; окаменелая лягушка; пластмассовый солдатик высотой десять дюймов, в полном обмундировании и с глазом киборга (если открыть панель на черепе, сквозь него можно было разглядывать далекие предметы, но на деле они не столько приближались, сколько мутнели – по причине размазанного по линзам варенья); рисунки ящериц и животных из зоопарка; железный компас, утром подаренный отцом, и огромное количество незримого добра, которые назвать и перечислить мог лишь он сам, но ценность их превышала ценность видимых вещей.

Дом тоже был полон чудес. Каждая комната за широкой деревянной дверью была отдельной загадкой, и внутри молодой человек открывал все новые удивительные страны. С заходом солнца в гостиной со сводчатым потолком перелетали с балки на балку горгульи. Уютная комнатка, где длинными зимними вечерами отец с матерью потягивали виски перед камином, выложенным черной плиткой, жили гномы-кузнецы, кующие волшебные мечи и смертоносные копья. Если мальчик сидел тихо (и время от времени проявлял ловкость), они ничего не имели против того, чтобы он смотрел и учился, – только сперва надо было поклясться (положив руку на сердце, а ногу поставив на железный крюк) никому не выдавать их тайн. На кухне, между мешков с картофелем и связок лука под потолком, стояла древняя плита. Ему, уже повзрослевшему, она шептала на редкость полезные советы о завоевании девичьих сердец и следующих за этим удивительных переживаниях. Словом, дом был чудесный.

На третье лето засухи, от которой изнемогал тогда весь мир, мальчик с обидным именем (его отца звали Каспиан Пистл, он приехал из Теннесси, а мать была сухой высокой женщиной с востока – настолько с востока, что фактически с запада) возмужал и покинул родной город. Он воевал в далеких джунглях (так уж повелось среди его народа – служба была важной частью становления взрослого человека, способного голосовать; увы, как часто случается на войне, она же лишила Гумберта Пистла некоторых бесполезных качеств, обычно именуемых моралью), затем учился в каком-то учебном заведении (новая необходимость, придуманная людьми). Вернувшись, он обнаружил, что отец выгнал мать из дома, заменив ее женой поновее. Они подрались. Он сообщил отцу, что так поступают только последние гады, проныры и обманщики. Каспиан Пистл принял эту информацию спокойно, ничуть не оправдываясь, и даже присовокупил к списку волокиту, донжуана и развратника. Такое признание – вкупе с агрессивным отсутствием мук совести – окончательно взбесило Гумберта. Мгновением позже он осознал, что влепил отцу затрещину, и ничуть не пожалел о своем решении. Опершись на диван, который маленькому Гумберту мнился пиратским судном, Каспиан предложил сыну уйти. Тот ушел.

Гумберт Пистл путешествовал, устроился в уважаемую фирму и работал, пытаясь забыть о позорном родстве. Старик быстро стирался из памяти, а вот дом по-прежнему жил там своей жизнью, и мечты о нем причиняли Гумберту изрядную боль. Он немного постарел, дослужился до повышения, ударился в блуд и избавился от него, дрался в додзё, барах и подворотнях, умеряя свой гнев, и в конце концов заскучал и пресытился всем, что у него было. Однажды в октябре – когда я сдавал вступительные экзамены в университет – Гумберт встретился с братом матери, мистером Элиардом Растом.

Мистер Раст был маленьким коренастым человечком с блестящей лысиной. Он носил длинное пальто с коротким воротником и смотрел на мир сквозь стекла круглых очков. Это придавало ему вид несвежего снеговика, частично подтаявшего и бугристого. Он спросил Гумберта, чего он хочет: быть мелкой сошкой или человеком, играющим по-крупному, и Гумберт ответил, что, будь у него выбор, он предпочел бы последнее. Элиард Раст сказал, что разговоры о предпочтениях его не интересуют. Раз, кроме них, Гумберт предложить ничего не может, он напрасно приехал и в ближайшем времени удалится.

Гумберт Пистл выразил свою мысль решительнее.

«Величия нельзя добиться, думая только о себе», – сказал Элиард Раст. Так можно сколотить капитал или завоевать себе место под солнцем. Но если ты стремишься к величию, надо отбросить свои желания и стать инструментом судьбы. Именно эту цель преследует Общество Заводной Руки – стать таким инструментом. Оно подобно механизму: приведи его в действие, и уже ничто его не остановит – ни время, ни сила оружия или дипломатии. Члены Общества беспрекословно подчиняются всем приказам, а Мастер Руки, освобожденный от мирских забот, лишь прислушивается к музыке, рождаемой колесами судьбы.

Годом позже Гумберт Пистл сел в поезд и приехал к отцовскому дому – чудесному дому, где прошло его детство, – и сжег его дотла. Как выяснилось, внутри был человек. Гумберт Пистл понял это, лишь когда заметил в одном из окон темный силуэт на фоне огня. (Открывать окно в горящем здании не рекомендуется, что было наглядно продемонстрировано Гумберту, когда силуэт – стареющего, но по-прежнему крепкого мужчины – полностью поглотило пламя, и он исчез из виду.) Наблюдая за пожаром, Гумберт Пистл готовился к страшным тревогам и мукам совести, однако обнаружил, что все его тревоги, напротив, улеглись. Это было так колоссально, что не могло не иметь скрытого смысла, не быть частью великой, грандиозной системы. Глядя на языки пламени, Гумберт Пистл подумал, что видит малую часть устройства этой системы, слышит ее ход: неторопливый ритм, бесконечное вращение. Музыки он пока не различал, но когда-нибудь обязательно различит.