Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Гумберт Пистл за мной наблюдает. Я бы сказал – в предвкушении. Как только я приноравливаюсь к его одноруким атакам, он становится внимательнее. Следит за моими ногами. Я постоянно меняю приемы выхода из-под удара, надеясь найти самую эффективную форму: «Девять Дворцов», «Пять Стихий», «Походка Элвиса». «Походка Элвиса». Пистл выдыхает чаще, будто проголодался. «Походка Элвиса». Его лицо искажается в презрительной ухмылочке – или улыбке. Гумберт Пистл заглядывает мне в глаза и теперь уж точно улыбается. Не мне. Мы не друзья. Мы недруги. Он улыбается моей «Походке Элвиса», словно это последний котенок из утопленного приплода. Узнает ее. И, как в страшном сне, становится больше, сильнее и свирепее, когда я начинаю одерживать верх.

Гумберт Пистл выбрасывает из-за спины левую руку, и это вовсе не протез. Она словно целиком состоит из узловатой кости. Это дубинка. Руки Ронни Чжана были большими, твердыми и очень сильными: конечно, ими можно было держать ложку и носить тяжести. Но важнее другое: однажды Ронни раз и навсегда наметил для себя пределы того, как далеко стоит заходить в превращении своего тела в машину для убийства. Он не хотел, чтобы его руки и ноги годились только на это. Ронни всецело одобрял вынужденное насилие, но другого не признавал. «Я не тренирую ниндзя», – сказал он Райли Тенчу, и так звучало его жизненное кредо. Но легенды ходили. Одна из легенд была о медитации «Железная Кожа».

Суть в том, чтобы выковать из тела смертельное оружие. Например: берешь свою руку и колотишь ею все подряд. Начинаешь с мешков, набитых шерстью, затем опилками, железными мочалками и, наконец, железками. Потом принимаешься за голые доски. Потом – за камни. Бьешь камень до тех пор, пока он не накалится. Бьешь и бьешь. Через некоторое время боль становится далеким воспоминанием, а твоя рука столько раз ломалась и заживала, что превратилась в твердое оружие, которым можно пробить стенку стального сейфа или одним ударом раскрошить врагу ребра. Назвать человека с таким поведением можно по-разному. Он может быть «упертым». Или «больным на всю голову». Слово «упертый» довольно показательно: чтобы делать такое с собой, надо полностью забыть о своем человеческом начале. Стать вещью с единственным предназначением, в то время как у нормальных людей бывают и другие интересы, – потому Ронни никогда не мечтал и даже не думал об этом. Ну и Ронни не был больным на всю голову.

Гумберт Пистл явно увлекался одной из разновидностей «Железной Кожи». Теперь он хочет ударить меня тем, что у него вышло.

Он этого не делает. Я отвлекся на дубинку, и в меня летит его правая рука – даже успеваю ее заметить. А вот теперь и левая. Конечно же, он левша. Предмет (трудно назвать это рукой – слишком нечеловеческий у нее вид) метит мне в голову. Я пригибаюсь и в этот момент наношу удар. К несчастью, от него даже меньше толку, чем я рассчитывал, – а рассчитывал я на секундную передышку. Удар причиняет мне больше боли, чем ему. Как и Ронни, Гумберта Пистла били столько раз, что его капилляры разучились рваться.

Чувствую ветерок от пролетевшего мимо кулака. Затем он возвращается – медвежья лапа или клешня лобстера. Она задевает волосы и череп, раздается головокружительный бах. Я вижу искры и слышу щебетанье птичек. Тычу Пистлу в глаз. «Железная Кожа» глазам нипочем, и они наполняются слезами. Зачем он это делает? Кто он такой, если может себе это позволить? Черт подери! Я почти сказал ему, кто я, и, если он знает, что случилось с Гонзо, меня попытаются убить. «Пентюх, тебе не приходило в голову, что у вражеского плана должен быть вражеский разработчик?» Гумберт Пистл стремительно взлетает на верхние строчки моего списка подозреваемых. Теперь, если не дать ему меня убить…

Деремся дальше.

Битва неравная, потому что я только и делаю, что пытаюсь выжить и по возможности вернуться на вечеринку, где Пистл, вероятно, изберет другой способ аргументации. Он же пытается раскроить мою черепушку, как гризли – пчелиный улей. В какой-то момент мне достается приличный удар дубинкой. Не знаю точно, когда. По моим прикидкам, бой длится почти час, но на самом деле могло пройти три минуты. Гумберт Пистл ударяет меня не со всей силы и не по голове. Ничего не ломается, но я чувствую, как вгибаются и разгибаются ребра. Легкие выражают недовольство, я не могу дышать. Спазм? Серьезная травма? Терпи или умри. Я пячусь, задыхаясь. У меня нет преимуществ перед этим человеком. Я проворней, но он неутомим. Захват сделать невозможно – даже удар по касательной вышибет из меня дух. Я дерусь с крепостью. Мастер У должен был научить нас «Призрачной Ладони». Раз у Пистла есть «Железная Кожа», у меня тоже должна быть волшебная способность. Где мои глаза-лазеры? Сосредоточься.

Выбрасываю вперед кулак, и, когда Гумберт Пистл блокирует удар (просто рубит воздух, будто ему ничего не стоит оторвать мне руку; возможно, так и есть), я ступаю в его безопасную зону. Бью локтем в лицо, затем толкаю бедром и плечом – все равно что врезаться в стену. Отскакиваю в сторону, пытаюсь шибануть по ноге. Пистл прогибается и чуть не хватает меня за стопу, резко выбрасывает ногу и бьет меня в плечо. Я прыгаю вокруг него, едва сдерживая желание потереть онемевшую руку. Ногами он не шевелит – только головой, и скручивается, как пружина. Или змея. Затем разворачивается, и его рука – опасная рука – летит к моей груди. Повинуясь какой-то безумной, алогичной мудрости, я бросаюсь прямо на кулак, и это спасает мне жизнь. Сила задействована преждевременно, удар лишен резкости и больше похож на толчок. Мои ноги отрываются от земли.

Гумберт Пистл теряет интерес, что плохо. Его лицо стремительно удаляется. У меня болит грудь. Почему я не приземляюсь? Вспоминаю фонтан мастера У. Неужели я и на этот раз упаду в бассейн? Было бы неплохо. Может, из дома выбегут люди. Пистл не спеша идет за мной. Он знает что-то, чего не знаю я. Опять. Возможно, я упаду в мелкую воду или на край бассейна (тогда там скоро случится прискорбный бытовой несчастный случай). Поворачиваю голову и вижу страшное. Подо мной лишь воздух и темнота. Я вылетел за парапет. «Всякое тело пребывает в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения до тех пор, пока действующие на него силы не изменят это состояние». Я улетаю от Гумберта Пистла, даже удивительно: он такой большой и тяжелый, что должен обладать собственной силой притяжения. Я вижу его безразличное, скучающее лицо и понимаю, что уже скрылся в тени. Меня уничтожили. И я вот-вот ударюсь о землю, очень сильно.

Тут кто-то хватает меня за ноги и тянет в сторону бетонных подпорок террасы. Прелестно. Я не ударюсь о землю, зато расшибу башку о стену. Может, половина моего мозга уцелеет, но если учитывать половину, оставшуюся в голове Гонзо, это будет только четверть. Маловато.

Огонь в ноге. Почему мне то и дело поджигают лодыжки? Но в стену я не врезаюсь. Сильные пальцы, похожие на стальные шнуры, стискивают мои ноги, и голова замирает в опасном расстоянии от стены, но касаться ее не касается. Болит колено. Болит грудь. Но я не умер – в очередной раз.

Натужно пыхтя, доктор Андромас подтягивает меня к себе. Он висит в люльке из канатов и крюков – как и я, вниз головой. Ухватив меня покрепче, он нажимает на какую-то квадратную штуковину, и мы медленно опускаемся на землю, где доктор Андромас хватает меня за грудки, с жаром выпаливает «Идиот!», срывает очки, накладные усы и целует меня в губы. Только сейчас до меня доходит, что доктор Андромас – девушка, Утренняя звезда – это Вечерняя звезда, Кларк Кент – Супермен, а доктор Андромас – Элизабет Сомс из Криклвудской Лощины.