Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

— Да кто же в этакую жару теплую пьет? Ты бы уж лучше чай возил с собой, — не унимался Борис.

— Война, — сокрушено ответил продавец.

«Освежаясь» теплой водой, Сеня предложил:

— Хотите военный анекдот послушать?

— Давай, валяй, — поддержали мы.

— Приходит пассажир на вокзал у нас и спрашивает: «Когда поезд прибудет?» Начальник посмотрел, подумал и ответил: «Через час, через два, а может быть, вечером». «Это почему же так?» — возмутился пассажир. «Война», — сокрушенно ответил начальник станции и закрыл окошечко. Приходит пассажир на вокзал в Европе и спрашивает: «Когда прибудет поезд?» «В 12 часов 35 минут 42 секунды». Удивился пассажир: «Это к чему же такая точность?» «Война», — ответил возмущенный начальник и закрыл окошечко. Вот и все… Чего же вы не смеетесь? — обиделся Сеня.

— Чего же над собой смеяться. Грустно, а не смешно.

— Спасибо за прохладу, — крикнули мы на прощание деду и пошли дальше.

— Да я же что… Я бы рад… — бормотал старик.

Наконец мы в бюро пропусков наркомата авиационной промышленности. Здесь тоже битком набито молодыми людьми. Дым стоял коромыслом. Взглянув на эти бесконечные очереди к телефонам и пропускным окошечкам, мы почти безнадежно махнули рукой. Все были злы и раздражены, слышалась бесконечная перебранка. Большинство из них были приезжими с периферии. Но нам повезло, мы встретили знакомого инженера, который быстро заказал нам пропуск.

— Вот хорошо, что пришли, а я-то уж собирался уходить на совещание, — сказал тот, к кому мы зашли, и начал торопливо засыпать нас вопросами: — Инженеры? Да? Какой специальности?

— Горняки, металлурги, обогатители.

Вдруг его перебил сопровождавший нас Николай:

— Да какое это имеет в данном случае значение? Это к делу не относится, я же с тобой о них говорил, все они ребята свои в доску. Я ведь сам нефтяник.

— Ну хорошо, — крикнул начальник отдела кадров секретарю, — дай этим товарищам анкеты, да поскорей.

— Только вот что, ребята, — обратился он к нам, — вы все технологи по легким металлам. Поняли? Ну, мне вас не учить. Валяйте, пишите.

На прощанье он нам заметил:

— Вот что, молодцы, я сегодня все оформлю, а завтра приходите получать командировки и деньги.

Вышли.

— Ну, а дальше, Сеня, куда же? — спросил Боря.

— В наркомат боеприпасов, сейчас половина четвертого, мы еще успеем.

Та же картина была и здесь. В приемной было тесно, накурено, жарко.

Я обратилась к своим спутникам:

— Вы, ребята, давайте, идите, а я поеду домой.

Я очень устала, голова болела невыносимо.

Вскоре я встретила еще не уехавшего Сеню, он спросил:

— Ну, как дела?

— По-прежнему, — ответила я.

— Ну и чудак-человек же ты, а вот мы почти по пять тысяч получили.

— И куда же вы поедете?

— Вот еще забота, куда сумеем добраться, туда и попадем, выбор большой.

— Но деньги же вам нужно потом возвращать? — я не успела договорить.

— И зря ты… В хорошее время концов, бывало, не найдешь, а теперь какой черт будет копаться? Разве у наших денег есть хозяин? Не я, так другой ловкач это сделал бы, да и делают, ты ведь видела, сколько их там было. Война, а в войну, как я могу поручиться, куда попаду?

Бомбежки усилились, всех, кого можно было отправить рыть окопы, отправили, а у оставшихся работа совершенно не клеилась. Вернее, вообще ничего не делали, эвакуировали только незначительную часть. В коридорах института, в лабораториях еще лежали ящики с оборудованием, подготовленные к вывозу.

После работы я зашла к знакомой Вере Николаевне.

— Вера Николаевна, — удивилась я, — что это вы сидите, как ни в чем не бывало? Ведь завод и лабораторию уже эвакуировали, я думала, что я вас не застану. Телефоны не работают, так я шла мимо и на всякий случай зашла.

В комнате все было вверх дном. Чувствовалось, что у этой, всегда аккуратной женщины, руки совершенно опустились. На столе стояла грязная посуда, постели не убраны, на стульях и на диване валялись разбросанные одежда, полотенца, обувь. Вера Николаевна сидела на краю дивана, двое ребят прижались к ней.

Я освободила стул и села напротив нее.

— Вера Николаевна, ну расскажите, что у вас? Что вы так пригорюнились, ведь вы не одна, все мы в одинаковом положении. Стоит ли так убиваться?

— Так разве я о себе? — сказала она, — я обо всех думаю, у всех у нас участь одна. Я вспоминаю, как все мы раньше работали. Целый день в лаборатории, вечером бежали домой, готовили, кормили мужей, детей, стирали, убирали, ни минутки покоя не знали, как бы трудно нам ни было, всегда была одна дума: вот еще 2–3 годика — и все будет лучше, вот еще чуточку подождем. Ждали-ждали, и дождались! А теперь что еще ждать? Андрея взяли в ополчение, всего неделю тому назад проводила его. Андрей, ты подумай, ему только 17 лет в мае исполнилось! Ну какой он вояка, когда еще молоко на губах не обсохло.

Когда я собралась уходить, за своей спиной я услышала, как она старается заглушить рыдания, но это ей не удавалось. Дети, всхлипывали, прижавшись к ней.

Я вернулась, стараясь успокоить ее.

— Вера Николаевна, хватит дорогая.

И опять та же самая фраза:

— Ведь вы не одна, у всех берут на фронт, а у вас еще двое. Успокойтесь и детей успокойте. Вам надо было уехать, когда лабораторию эвакуировали вместе с заводом, — сказала я.

— А нам сказали, что после отправят. Да куда я поеду, когда душа на две половины раздирается… В одном месте я и ребята, а в другом — мое дитя, его могут ранить, убить, а я ничего не буду знать об этом. Я не буду знать, где он, и он не будет знать, где мы. Я буду сидеть здесь, ожидать здесь и, может быть, бог нас сохранит.

Она стала рассказывать, как провожала свой завод и насмотрелась, как едут.

— Напихали в вагоны, как сельдей в бочку, ни сесть, ни повернуться. С собой брать почти ничего нельзя, а нас трое. Постель, одежонка, все нужно, каждую тряпку, с таким трудом добытую, все надо бросить и ехать. Что меня там ждет, когда даже в хорошее время нигде, кроме Москвы, нельзя было что-нибудь достать, а теперь-то и подавно. Буду ждать тут. Хоть угол свой. А если совсем невмоготу станет, поеду в Тулу. Там недалеко сестра моя живет, все-таки у своих. Вы знаете, как в эти дни я, как шальная, бегала, укладывала вещи лаборатории. Боже, и что это за упаковка была! Ящиков нет, соломы, бумаги нет, чтобы хоть как-нибудь все завернуть. Ничего нет, сколотили несколько ящиков, а во что обернуть? Кое-как одно на другое уложили. Я укладывала, и душа болела: ведь все это так нужно, все приборы точные, все стекло, а все пошло в одну кучу. Половину тут же, при упаковке, расколотили. Сложили в один ящик аналитические весы, точные приборы и туда же всякие тигли и пробирки. Бутылки с реактивами пошли в ящики без ручек. Начали таскать, один такой сорвался — и все вдребезги. Рабочие посмотрели, бросим, говорят, куда мусор-то везти? А начальник дико ругается, кричит: «Сукины дети, под суд отдам!» Потащили. И такая толкучка целый день стояла. Шум, крик, до сих пор в ушах звон от разбитой аппаратуры. Да разве довезут все это? Начальникам лишь бы отписаться, что все вывезли, а как это доедет, до этого им дела нет. И на вокзале то же самое. Я бегаю от одних рабочих к другим, кричу: «Да ведь это — лабораторное оборудование! Что же вы швыряете все, это ведь не лапти!» А они: «А нам какое дело, лабураторное или еще там како, ишь, прыткая нашлась! Подавай, Ванюха, дальше, а то начальство ругает, говорит, медленно все идет. Вишь, как бежать, так салом пятки смазали. Ну, туда им и дорога! Слободнее будет! А ты, бабочка, ступай, не мешай, видишь, работаем!»