Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура - Борис Николаевич Тарасов

между которыми возрастает до бесконечности и которые включают в себя принципиально разное качество человеческого величия. Короли, богачи, полководцы, эти “великие люди плоти”, не видят величия людей ума, которые в свою очередь, не замечают бесконечно более высокое достоинство любви и милосердия и святости. Вышеславцев так обозначает структуру иерархии ценностей у Паскаля: “1) Величие земных владык, сильных и богатых мира сего, вождей человечества, – величие это есть в конце концов телесное, а не духовное. 2) Величие человеческого гения, Архимеда, Платона. Это – величие человеческого духа. 3) И наконец, величие святости, превосходящей все другие своим блеском. Таков Иисус Христос и сонм святых, превосходящих своей ценностью все остальное”.

По Вышеславцеву, именно в границы сверхрациональной логики высшего религиозного переживания можно говорить об открытии “трансцендентного”, “потустороннего”, которое оттеняется через самопознание и изумление перед своим собственным существованием. Чтобы поставить вопрос: “откуда я и куда иду?”, нужно совершить по отношению к самому себе акт трансцензуса, поставить себя в отношение к миру, к бесконечности, к Богу.

Приводя уже разобранный в разделе “Творческая биография Паскаля” знаменитый фрагмент о двух бесконечностях, Вышеславцев отмечает, что люди неизбежно поставлены перед неким таинственным “или-или”: Бог и бессмертие или Ничто и небытие. Трансцендентность может обозначать либо первое, либо второе, но дилемма эта разрешается в “порядке сердца”, а не с помощью разума и науки.

Хотя и разум может частично и поверхностно участвовать в ее разрешении. И здесь Вышеславцев вслед за Д.С. Мережковским и С.Л. Франком, отмечает паскалевский “аргумент пари” из знаменитого отрывка “Бесконечное, ничто”, где используются элементы теории вероятностей. Он, как известно, адресуется салонным атеистам, тем, кто безоговорочно доверяется математически-игровому началу бытия и, подобно мольеровскому Дон Жуану, меркантильно верит лишь во все подсчитываемое. И даже количественная логика подсказывает, что при равных шансах существования и несуществования Бога, разумнее делать ставку на Бога, а не на атеизм. Однако подобные рассуждения, затрагивающие только поверхностный слой ума и корыстное расположение души, могут заставить лишь задуматься о главных вопросах жизни и смерти только так называемых порядочных людей светского общества, но не способны привести к коренному изменению жизни в свете положительного восприятия “трансцендентного”. Ни разум, ни наука не приведут к подлинной вере, если человека не коснется вдохновение свыше, которое одно только может подействовать на самые глубинные основания его внутреннего мира – волю и сердце.

Вышеславцев, подспудно полемизируя с теми, кто считал Паскаля сомневающимся диалектиком, справедливо подчеркивает, что лично для самого автора “Мыслей” не существовало никакого пари. Для него вопрос о “трансцендентности” был решен именно через глубочайшее религиозно-мистическое переживание в “порядке сердца”, которого коснулась Божественная Благодать. Откровение свыше, о котором речь шла в главе “Светское общество” и которое оказалось зафиксированным в “Мемориале”, Вышеславцев вслед за П.А. Флоренским ставит в “невидимый” центр всей духовной деятельности Паскаля, объясняющий его пребывание в Пор-Рояле, борьбу с иезуитами, апологию христианства в “Мыслях”, подлинное раскрытие трагического положения человека в мире между величием и ничтожеством, самоотверженность веры и любви в последние месяцы жизни.

Как бы сопрягая личность Паскаля с истинной проблематикой его творчества, Вышеславцев пишет: «Христианская религия есть вера в Бога и вера в человека. Как “Сын Божий” может называться “сыном человеческим”? Как можно любить человека, не веря в него? Что любят в человеке, если это есть действительная любовь? Ведь не “прах и пепел”. Любят его истинную самость. Нелегко сказать, что такое она, эта самость, так как она не видима и не познаваема разумом. Существует нездешний человек, как и нездешний Бог, – “сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа”. Эта мистическая сущность человека недоступна ни физике, ни психологии, но открыта только сердцу. Паскаль открыл ее через любовь, как Декарт открыл “мыслящее я” разумом. Сам Паскаль был “сокровенным сердца человеком” – потому он нам любезен и дорог. Кроме его научного гения, кроме его богатого знания о человеке, кроме его прекрасного стиля, мы ощущаем скрытую, божественную самость, огневой центр его любви и обильной души, центр, который через столетия шлет свой свет миру».

Для Вышеславцева свет паскалевской мысли сродни тому свету, который исходит от русской философской и литературной традиции. Русские мыслители и писатели постоянно стремились к окончательным решениям и к постижению последнего смысла всего существующего. Интерес к проблеме Абсолютного, смерти и бессмертия окрашивает многие их произведения. Вышеславцев приходит к выводу, что в их произведениях явно или подспудно Абсолютное противостоит относительному, Бог – человеку. Человек понятен самому себе только в противопоставлении конечного и бесконечного, временного и вечного, совершенного и несовершенного. Отсюда возникают неизбежные вопросы: что такое человек, я сам, откуда пришел, куда иду?

Вышеславцев считает возможным и необходимым говорить о русских особенностях подхода к “паскалевским” вопросам, приводя пушкинские стихи:

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?

Он находит в приведенных строках одновременно скептическое сомнение и мистическое переживание Абсолютного, что отражает насущную потребность определения отношения человека к Богу. То же самое и у Державина:

Но ежели я столь чудесен,

Откуда происшел – безвестен,

Философичность русского романа и поэзии, считает Вышеславцев, заключается в своеобразных интерпретациях общечеловеческих и мировых проблем, которые в первую очередь занимали и ум Паскаля. Обозначая основную тему французского философа как “величие и ничтожество человека”, он обнаруживает ее своеобразное проявление и развитие, например, у Державина (“я царь, я раб, я червь, я Бог“) или у Достоевского, раскрывавшего всю сущность изначально свойственных человеку противоречий: “Здесь диавол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей”.

Напоминая изречения Гегеля (“объект философии тот же, что и объект религии”), Вышеславцев показывает, как тесная связь русской философии с религией проявлялась в ходе дискуссий на собраниях московской интеллигенции с представителями церковных кругов у Маргариты Кирилловны Морозовой и в деятельности основанного ею же издательства “Путь”. По его наблюдениям, на них господствовал подлинный диалог, касавшийся предельных тем на границе философии и религии, приводивший многих от марксизма и идеализма к чисто христианскому пониманию жизни. И как раз в контексте такого диалога важно иметь в виду, что в 10-х годах XX века Г.А. Рачинский работал над новым переводом “Мыслей” для издательства “Путь”, которое планировало опубликовать и переводную биографию Паскаля.

Вышеславцев отдает должное Паскалю как одному из ярчайших выразителей “метафизики сердца”, этого предельного таинственного центра личности, “невидимо” определяющего ее своеобразие и ценностные предпочтения. Здесь будет уместно напомнить слова С.Л. Франка из