Море изобилия. Тетралогия - Юкио Мисима

Для обозначения признаков порчи Исао использовал чернильный карандаш, им были отмечены практически все важные стратегические пункты. От окрестностей императорского дворца до района Нагататё или в районе Токийского вокзала фиолетовый цвет лежал густо, даже внутрь дворца заползли слабые пятна гниения.

Парламент был густо закрашен чернильным цветом. Пунктирная черта такого же цвета связывала его с группой слабо окрашенных зданий финансовой клики в Маруноути.

— А это что? — спросил Сагара, обратив внимание на чернильную точку в несколько отдаленном квартале Тораномон.

— Аристократический клуб, — мимоходом пояснил Исао. — Их называют оплотом императорской семьи, а они просто паразиты, свившие себе там гнездо.

Район административных учреждений у Касумигасэки хоть и с разными оттенками, но был закрашен сплошь. Место, где располагалось главное здание Министерства иностранных дел с его невидной дипломатической работой, чернили неоднократно, оно было густо-фиолетового цвета.

— Подумать только, как далеко разошлось. Задето даже военное министерство, даже штаб, — блестя глазами, произнес Идзуцу низким, не по возрасту басом. Однако в его голосе не было и намека на недоверие.

— Да, именно так. Я закрашивал только те места, о которых имел точную информацию.

— Как же все это разом очистить?

— «Союз возмездия», наверное, не согласился бы, но чтобы решить все разом, ничего другого не остается, только так, — и Исао, подняв зажатый в руке мандарин, уронил его на карту. Мандарин тяжело отскочил, с глухим звуком покатился под уклон и остановился где-то в окрестностях Хибии. В этот момент его желтый цвет сразу тяжело сгустился; пруд парка Хибия, напоминающего формой кокон, извилистые дорожки накрыла плотная круглая тень.

— Понятно. Сбросить с самолета бомбу! — Сагара в возбуждении чуть не уронил с носа очки.

— Да, — ответил Исао с самой естественной улыбкой.

— Да? Тогда… Лейтенант Хори, это, конечно, хорошо, но нужно найти кого-то из летной школы. Узнав наш план, Хори обязательно познакомит с кем надо. У него наверняка есть среди них близкие товарищи, — сказал Идзуцу. Исао с некоторым сомнением взирал на этого прямо-таки восхитительно доверчивого Идзуцу.

Идзуцу, конечно, признавал за Исао право на окончательное решение, но обладал способностью безгранично верить в достоинства первого встречного, эта доверчивость открывала всем и каждому его духовный мир, ровный, как пастбище. В этом мире без противоречий, без искажений то, что Ито считал злом, имело, как правило, плоскую форм): Может быть, именно он сможет легко, точно это вафля, сломать зло, и именно в этом стержень его отваги.

— Однако, — сказал Исао, дождавшись, пока Идзуцу полностью проникнется высказанной мыслью, — бомба — это одна из возможностей. Так же как и винтовки, на которых настаивал Кэнго Уэно, но «Союз возмездия» не поддержал его. Последнее средство — меч. Не стоит об этом забывать. Только пушечное мясо и меч.

13

До дома генерала Кито в квартале Хакусан от школы Сэйкэн пешком можно было добраться за считанные минуты. Исао хорошо помнил количество ступенек — их было тридцать шесть, шедших от каменного моста внизу к стоящему на вершине холма дому.

Генерал был очень гостеприимен, после смерти жены хозяйством заправляла вернувшаяся в родительский дом после развода его дочь Макико. Питавший расположение к школе Сэйкэн, генерал привечал Исао, поэтому отец, хотя и говорил, что Исао слишком часто там бывает и только беспокоит людей, запрещать не запрещал.

В доме Исао и его друзей необычайно приветливо встречала Макико.

Молодые люди могли прийти в гости когда угодно, но лучше было перед едой. «Самое большое удовольствие — кормить человека с хорошим аппетитом», — говорил генерал, и Макико была с ним полностью согласна.

Она всем и всегда выказывала одинаковое расположение. Открытая, мягкая, спокойная, тщательно одетая и причесанная.

Исао, Йдзуцу и Сагара, у которых не было особых планов, собирались провести воскресный вечер в доме генерала Кито.

Идзуцу с Сагарой удерживали Исао, собравшегося их угощать, от трат, советуя приберечь деньги, пусть и небольшие, на осуществление их планов, вот и понадобилось место, где можно обойтись без денег.

Встретить гостей в прихожую вышла Макико, одетая в темно-лиловое саржевое кимоно. Увидев ее, Исао похолодел: не вспомнят ли друзья тот цвет на карте, которым он обозначал очаги разложения общества. Макико, опершись о столб рукой, напоминавшей формой изящную ручку кувшина для воды, произнесла свои обычные слова: «Заходите-заходите. Отец путешествует, его нет дома, но это ничего не значит. Надеюсь, вы еще не ужинали».

В это время пошел дождь.

— А вы везучие, — взглянув в темноту за дверью, сказала Макико едва слышным голосом, сливавшимся со звуками моросящего дождя. Она иногда произносила несколько слов таким голосом. Сообразив, что самым вежливым в данном случае будет не отвечать, Исао молча поднялся в вечерний сумрак дома.

В гостиной Макико зажгла лампу. В тот небольшой миг, когда она, приподнявшись на цыпочки, протянула руку над абажуром, рука соскользнула, и огонь, загоревшись, погас, а потом снова вспыхнул, Исао бросились в глаза кончики ее белых носков. Форма, передававшая положение пальцев, лукавая белизна… — Исао показалось, что он подсмотрел какую-то тайну Макико.

Молодых людей всегда удивляло то обстоятельство, что, когда бы они ни пришли, еда в доме Кито имелась в изобилии, казалось, тут следовали обычаю — быть в постоянной готовности к атаке молодого здорового аппетита. И сейчас, определив набор блюд, Макико распорядилась, чтобы служанка подавала, а сама села вместе с гостями. Исао ни у кого не видел таких красивых манер. Макико, потупив голову, изящно подносила ко рту палочки, они у нее просто плыли по воздуху, брала маленькие кусочки овощей или чуть-чуть риса и тем не менее, улыбаясь шуткам молодых людей, живо закончила еду. Так, словно искусно завершила какое-то типично женское дело.

После еды она предложила:

— Давайте послушаем пластинки.

Было душно и влажно, поэтому, хотя в комнату и залетал дождь, распахнули стеклянные двери веранды и сели около них. В углу комнаты стоял красного дерева ящик граммофона. Теперь в моде были электрические патефоны, но здесь упорно продолжали пользоваться этой заграничной системой. Идзуцу завел граммофон. Сам Исао не решался крутить ручку так близко от Макико, Еыбиравшей пластинки.

Макико поставила ноктюрн Шопена в исполнении Корто;[81] музыка была непривычной, но юноши послушно слушали предложенную мелодию. И незнакомая музыка вдруг дала ощущение радости — тело будто погружалось в холодную воду.

Исао подумал, что сейчас, из этого спокойствия, его жизнь дома, при школе, кажется ненастоящей.

И словно в подтверждение этому, музыка дала волю его мыслям, и под звуки рояля оживали воспоминания о том, что он видел, что слышал, бывая в этом доме,