Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Подобное положение дел составляло разительный контраст с Глазго, где лейбористы уже в 1922 году добыли десять из пятнадцати депутатских кресел. Это чудо вызвало у некоторых депутатов парламента и их последователей нечто вроде религиозной горячки. Прежде чем отправиться в Вестминстер, победители устроили благодарственный молебен, на котором звонкие речи о благах социализмом смешивались с пением ковенантских гимнов. На вокзал Сент-Инок явились сотни людей, чтобы устроить эмоциональные проводы, и один из депутатов, оглядевшись, провозгласил: «Когда мы вернемся, все это будет принадлежать народу!» В Эдинбурге ничего такого не было, хотя и могло бы быть. Помимо центрального, самым пролетарским избирательным округом был Лейт. Между войнами порт переживал застой, как и промышленные предприятия, которые разрослись вокруг него, особенно производство покрышек. Более того, район пострадал от уязвленной гордости, когда в 1920 году, во многом вопреки воле горожан, Лейт снова включили в состав Эдинбурга. Это решение было продиктовано практическими соображениями: плотно застроенные участки двух муниципалитетов слились воедино и уже сообща пользовались коммунальными услугами. Но с жителями Лейта при этом не посоветовались, так как все знали, что именно те ответят. Муниципальный совет Лейта организовал собственный референдум, и 5000 избирателей высказались за слияние, а 30 000 против.[407]

В Лейте никогда не забыли и так и не простили подобное объединение с Эдинбургом, которое никак не вязалось с вольным духом порта. Это отразилось и в политике. Кресло в парламенте — которое одно время занимал сам Уильям Гладстон — оставалось за либералами вплоть до 1945 года, даже при том, что в остальных округах Шотландии эта партия лишилась поддержки. Депутатом парламента был с 1920 года Уильям Веджвуд Бенн (отец Тони Бенна, лидер наиболее радикальной фракции в Вестминстере). В 1927 году он решил перейти к лейбористам и отказался от депутатского мандата, как поступали в те времена люди чести. Последовали дополнительные выборы. При находящемся у власти в Лондоне правительстве тори для лейбористов это был подходящий случай завоевать Лейт. Это могло бы стать эдинбургским аналогом «прорыва в Глазго». Могло бы, но не стало.

Либералы нашли кандидата, какой им требовался, в лице Эрнеста Брауна, баптистского проповедника-мирянина и человека весьма способного — во время Второй мировой войны он занимал пост министра по делам Шотландии. Его евангелический пыл и громкий голос были популярны в народе, особенно в малоимущей части города, там, где исповедовали эту старинную религию (даже сегодня в тамошних переулках встречаются ее миссии). Браун, человек набожный, сумел справиться с собственным рвением. В отличие от большинства избирателей, он не пил и не пристрастился к азартным играм. Но когда Союз баптистов Шотландии потребовал запретить собачьи бега, в том числе в Паудер-холле, депутат Браун ответил, что «неразумно лишать тех, кто желает посещать бега, всякой возможности это делать». А когда Шотландский союз за воздержание попросил принять меры относительно количества спиртного, выпиваемого шотландцами, он сообщил, что «за степенью потребления внимательно наблюдают».[408]

Другие политики не столь тщательно скрывали свои убеждения. В избирательном округе Брауна сложилось щекотливое положение. Этот округ был и традиционной опорой партии протестантского альянса, обвинявшей во всех бедах Шотландии ирландских иммигрантов-католиков. В 1934 году возглавлявший этот альянс баптист Джон Кормак добился депутатского кресла в городском совете Эдинбурга, которое удерживал за собой вплоть до 1962 года. Со временем он сделался человеком респектабельным, но вначале утверждал, что обзавелся телохранителем и бронированным автомобилем, словно в Чикаго, и подстрекал к насилию против католиков. Когда в 1935 году в городе проходил евхаристический конгресс, с заключительной обедней в приорате Морнингсайд, Кормак повел тысячи сторонников к зданию, и по его наущению те оскорбляли и забрасывали камнями прихожан, когда те пытались выйти. Достопочтенный Эндрю Макдональд, архиепископ Сент-Эндрюса и Эдинбурга, протестовал: «Некоторое время священнослужитель почти не мог появиться в городе, не подвергшись невыразимым оскорблениям. Священники не только становились мишенью низменной брани и самых грязных и неприличных ругательств, но и неоднократно оплевывались и подвергались побоям на общественных улицах».[409] Воинствующий протестантизм в Эдинбурге не умирал.

Кормак говорил, что поддерживал Брауна на парламентских выборах, хотя Браун, кажется, никак не был с ним связан и не проявлял никакого сочувствия к сектантским воззрениям. Однако если попытаться понять, почему Лейт и остальной рабочий Эдинбург до 1945 года были относительно невосприимчивы к лейбористской пропаганде, единственным правдоподобным объяснением будет сила религии. Глазго больше повинен в грехе сектантства, но если в Глазго социализм и религия в 1920-е годы в какой-то степени сблизились, то в Эдинбурге они по-прежнему держались врозь; религия тут в лучшем случае до 1945 года сдерживала социализм. Браун превратил Лейт в надежное депутатское кресло для либералов и сохранял его до ухода в том году на покой.

Религия и политика в Эдинбурге вскоре разошлись, достигнув развилки на пути, которым следовали вместе с 1832 года, когда лояльность одной подкрепляла приверженность к другой. Ныне в церковь все больше и больше заглядывают представители. По опросу 1966 года в пригороде Престонфилд, который с социальной точки зрения довольно типичен, две трети тех, кто занят ручным трудом, не посещают церковь, в отличие от двух третей «белых воротничков».[410] Это, конечно, не единственная причина того, почему буржуа по-прежнему отвергали лейбористов. Просто в депутаты от лейбористов с 1945 года обычно попадали страшные для буржуа персоны, вроде членов профсоюзов с запада Шотландии, малопривлекательные для любого, кто не симпатизирует пролетариям. На левом фланге четверть века не возникало ничего похожего на конкуренцию с этим пресным отношением к жизни, да и Эдинбург вряд ли того заслуживал. Настоящий политический колорит этого города заключался в отсутствии резких движений, даже вместе со всей страной. После Второй мировой войны город располагал семью местами в парламенте: четыре принадлежали тори (от северного, южного и западного округов и Пентландов) и три лейбористам (от центрального и восточного округов и Лейта). До 1983 года ни одно депутатское кресло не перешло в иные руки.

* * *

Эдинбург оставался новичком как в современной политике, так и, пускай в меньшей степени, в современном управлении. С 1885 года в нем находилась резиденция министерства по делам Шотландии. Этот факт положил предел стараниям вигов добиться полной ассимиляции Шотландии. Наоборот, процесс пошел в обратном направлении, хоть поначалу почти незаметно. До Первой мировой войны большая часть штата министерства по делам Шотландии по-прежнему базировалась в Лондоне. В Эдинбурге сотрудников этого министерства насчитывалось двое, тогда как общее число государственных служащих по делам Шотландии составляло 944 человека. Они получали в среднем 350 фунтов в год, так что платежная ведомость центрального правительства Шотландии округлялась до великолепных 320 000 фунтов. К 1999 году когда эту систему управления наконец отменили, число государственных служащих возросло до 3677 человек, а ежегодное совокупная стоимость управления — до 152 миллионов фунтов.[411]