Охотник за смертью. Война - Саймон Грин

И он стал вождем Восстания, героем и вдохновителем других, и жизнь его была отдана отмщению за тех, чьи жизни были сломаны и растоптаны по капризу императрицы. Он теперь сражался за униженных и угнетенных, за эсперов, клонов и других нечеловеков, за тех, чья жизнь была разрушена императрицей, чье назначение было их защищать. И если иногда он чувствовал себя самозванцем или человеком, недостойным быть вождем борьбы, то утешал себя тем, что никто другой не может сделать того, что делает он. Безумный Лабиринт сделал его больше чем человеком, и потому он сохранял в себе человека, направляя свои силы на служение Человечеству.

И все потому, что Лайонстон поставила его вне закона и отобрала уютную жизнь и все, чем он дорожил. Он пытался объяснить себе, что это не просто месть, что это судьба дала ему понять, что чувствовали другие, когда императрица разрушала их жизнь, но слишком он был честен, чтобы хорошо лгать даже самому себе. Он хотел заставить ее страдать, как страдал сам, отобрав то, что она более всего ценила.

Но в конце концов ничего из этого не имело значения. Сюда, в этот туннель, где он, спотыкаясь, шел опрокидывать Империю, его не привела ни одна из этих причин. Он сражался за девчонку, которая беспомощно плакала на окровавленном снегу глухого переулка в Мистпорте, когда он срезал ее мечом, не думая ни секунды. Она была наркоманкой, глотательницей Крови и уличной бандиткой, и у него не было другого выхода, как ее изувечить и потом добить, но и это тоже не имело значения. А имело значение то, что никто не должен быть поставлен в необходимость жить, как она, или умирать, как она. Еще одна погибшая душа в Аду, созданном Лайонстон. Ее плач преследовал его во сне, и кровь ее вечно будет на его руках. Ради нее он опрокинет Империю, оставит весь образ жизни и все, во что когда-либо верил, и все равно знал, что этого мало будет во искупление его вины.

Туннель, по которому они шли, уперся в запечатанный люк. Оуэн и Джиль приложили к нему плечи и данную Лабиринтом силу, и толстая стальная плита повернулась на взвизгнувших петлях. В туннель брызнул свет такой яркий, что им пришлось отвернуться, пока не привыкли глаза. Оуэн выключил лампу, выглянул в люк, осторожно огляделся и дал знак остальным – все чисто. Они по очереди спрыгнули из люка на расположенную внизу платформу станции.

Станция была большой и широкой пещерой – блестящий кафель и верхний свет, а у безупречно чистой платформы стоял поезд. Длинная машина казалась такой большой, что они почти чувствовали себя детьми рядом с этой блестящей полированной сталью. Окон не было, но стальная дверь была приглашающе сдвинута в сторону. Платформа была пуста, и ни одного охранника, хотя телекамеры системы безопасности смотрели сверху, не скрываясь. Хэйзел подняла глаза к высокому сводчатому потолку, перевела взгляд на богато украшенные стены, наконец, на роскошный интерьер поезда и изо всех сил постаралась скрыть, какое сильное впечатление это на нее произвело.

– Красиво, – сказала она, – но явно с излишествами.

– В этом вся аристократия, – пояснил ей Оуэн. – Они даже в мелочах не согласны ни на что, кроме полного совершенства. Даже если эти мелочи совершенно не занимают места в мыслях. Обычно человек на этом поезде слишком волнуется о тех мерзких сюрпризах, которые собирается обрушить на него Лайонстон, раз уж она позвала его ко двору. Иногда двор бывает опаснее, чем даже Лайонстон, что тоже требует некоторых действий. Бог один знает, на что двор похож сейчас при ее теперешнем настроении. Ладно, нет смысла зря здесь болтаться. Пойдемте, миледи Хэйзел, ваша карета ждет.

– Я тебе не леди! – отрезала Хэйзел, входя в вагон.

– В этом я не сомневаюсь, – галантно ответил Оуэн. Войдя, Джиль сел на ближайшее сиденье и вытянул ноги. Хэйзел направилась прямо к встроенному бару. Оуэн же стал внимательно изучать панель кодов рядом с дверью. Правильный код сообщал, кто вы такие, сколько вас в группе и каково ваше общественное положение. Без кода поезд никуда не двинется. А неверный код активизировал системы безопасности и заполнял вагон газом, после чего вы могли отправиться только в морг. Оз утверждал, что знает коды, которые не только безопасно доставят вас к следующей станции, но также блокируют действия системы безопасности, так что снаружи нельзя будет включить подачу газа. Сейчас Оуэн был в этом уверен еще меньше, чем раньше.

– Да верь ты мне, – сказал Оз в ухе у Оуэна. – Исследование твоего отца было проведено очень тщательно. Коды верные. Просто введи числа, которые я тебе назову.

Оуэн проворчал что-то неразборчивое и сделал, как ему было сказано. Введя последний номер, он обхватил себя руками, готовый к шипению смертоносного газа. Про себя он решил, что при первом же намеке на такой звук он хватает Хэйзел и покидает вагон, пусть даже придется пробить дыру в его стальной стене. Но ничего не случилось – по крайней мере ничего неприятного. Дверь скользнула на место, в заклепанном отсеке заработал двигатель, и поезд плавно тронулся. Оуэн огляделся, чувствуя, что должен сделать что-то еще, потом пожал плечами и сел рядом с Джилем, который сидел в своем роскошном кресле, закрыв глаза и небрежно скрестив ноги – олицетворение безмятежного отдыха. Оуэн сел на краешек кресла и прикусил губу. В поездах у него бывала морская болезнь.

Хэйзел открыла бар и прокладывала себе путь среди графинов. Отхлебнув из каждого приличный глоток, она нашла такой, который ей и в самом деле понравился, и тогда отошла и села напротив Оуэна и Джиля, прижимая к себе графин.

Оуэн уставился на нее тяжелым взглядом. Хэйзел ничуть не смутилась и предложила ему хлебнуть. Оуэн вежливо отказался. Джиль открыл один глаз, посмотрел на Хэйзел и на графин, хмыкнул и опять закрыл глаз. Хэйзел ответила ему таким жестом, что Оуэн был рад, что Джиль не видел. Он сам почувствовал, что краснеет. Джиль неоднократно и недвусмысленно давал Оуэну понять, что не одобряет Хэйзел. Крайне неподходящая партия для последнего из Дезсталкеров. Однажды он сказал это при ней, и Оуэну стоило большого труда не дать ей отправить своего родоначальника в нокаут. Джиль сразу стал невыносимо высокомерен и заявил, что ее поведение только подтверждает его точку зрения. Хэйзел движением плеч стряхнула Оуэна, высказалась очень неодобрительно об аристократическом вырождении в результате близкородственных браков и вышла в сильнейшем раздражении. Оуэн разрывался между желаниями как следует наорать на своего предка и бежать успокаивать Хэйзел, но в конце концов решил, что осторожность – лучшая часть отваги, и оставил в покое их обоих. Есть такие споры, в которых нельзя победить.

– Знаешь, это все было чуть ли не слишком просто, – сказала Хэйзел, опуская графин и вытирая рот тыльной стороной ладони. – Я в том смысле, что раз это – единственное средство доступа ко двору Лайонстон, то я ожидала, что станция будет набита мерами безопасности. А там ни одного вооруженного охранника; ты вбиваешь пару чисел – и поехали. Очень не похоже на ту параноидную Железную Суку, которую мы знаем и ненавидим.

– Лайонстон всегда верила, что лучшее решение – это простое решение, – ответил Оуэн. – Обезопасить эти поезда труда не составляет. Когда он поехал, из него никак не выйти, вагон запечатан, а газовые сопла могут быть включены из Дворца в любой момент при первых признаках чего-нибудь подозрительного. Надеюсь только, что коды, которые дали нам Оз и мой отец, либо блокируют датчики в вагоне, либо не дают включить газ из Дворца. Медленная и ужасная смерть, как мне говорили.