Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев

поодиночке одолеет. Вместе же всякому по зубам дадите.

Молчал Владимирко, слушал отца, об уграх и ляхах запомнил, о брате же и дружбе с ним речи Володаревы пропустил мимо ушей.

На обратном пути прибыли они в загородный дом княжеский. Встретила там сына с внуком старая Ланка, долго целовала и обнимала любимого внучка, вопрошала, не болит ли что у него.

После вышла к Володарю Таисия. Часто бывала она в последнее время у старой княгини в гостях. Выслушала гречанка рассказ Володаря о снеме в Витичеве, приняла любимую свою грациозную позу, отмолвила веско:

— Князь Владимир Мономах на тебя не пойдёт. Нет ему в войне на Червонной Руси выгоды. А Святополк и Святославичи без него рати не начнут.

— Мне бы уверенность твою, — грустно улыбнулся Володарь.

Впрочем, слова умницы-гречанки несколько успокоили его. Вскоре Володарь поймёт, что она оказалась права.

ГЛАВА 91

Полоска солнечного света упала на ледяную гладь Волги, на миг ослепив и вышибив из глаза слезу. Жёлтые блики заиграли, заискрились на заснеженных склонах правобережных холмов. Поднялся ветер, заметались по льду змейки снега, причудливо извиваясь, то собираясь вместе, то рассыпаясь врозь. Изо рта валил густой пар. Мороз пробирал до костей. Гридни и отроки грелись у костров, сторожа хлопали себя по коленкам рукавицами, шутливо толкали друг дружку, стараясь согреться. Наготове были возки и сани. На последний привал остановилась дружина Мономаха перед Угличем. Позади были вёрсты дорог, непролазные леса, болота, был отстроенный и укреплённый заново после учинённого четыре лета назад крамольником Олегом буйного пожара Суздаль, был возведённый дедом в устье Которосли на крутых ярах Ярославль, был Ростов со звоном колоколов и языческой священной рощей, которую князь Владимир всё никак не решался уничтожить.

Слаба покуда власть княжеская в диких этих местах, слабо и влияние церкви на умы. Жили тут и славяне, выходцы из новгородских пятин или с окских Крутиков, из земли упрямых вятичей, но большую часть населения составляли меря и мурома, племена, близкие по молви чуди и уграм. Последние особенно ожесточённо противились крещению.

Первые два епископа Ростовских, Феодор и Иларион, бежали из города, не выдержав притеснений язычников. Третий епископ, Леонтий, был зверски убит, и только четвёртый, Исайя, сумел окрестить часть населения Залесья. В те же недавние годы архимандрит Авраамий ниспроверг стоявший в Ростове на берегу озера Неро идол Велеса[307].

Волхвы уходили в дальние селения, забирались в глухие чащобы, появлялись внезапно, подстрекали народ к бунту. И снова следовали убийства — церковных людей, тиунов, волостелей, просто зажиточных людей.

И если бы всё было столь просто: идолопоклонство, священные рощи, требы. Словили дружинники одного волхва, и тот начал нести про Сотворение мира такую неподобь, что хоть уши закладывай. Мол, мылся Бог в бане, обронил ветошь, и из ветоши той сатана создал тело первого человека. Бог же вдохнул в него душу. Какое уж тут простое язычество?! Получается, тело и всё материальное, телесное — от дьявола. Если же мыслить далее, то выходит, будто сатана равен Богу, он — обратная сторона Господа! Где-то он, Владимир, уже такое слышал. А вот где — у секты николаитов, в которой состоял германский король Генрих, и у манихеев[308], обретающихся в Болгарии. Далеко, выходит, и глубоко запустила корни сия зараза! Экая зловредная ересь! Мономах зло сплюнул.

И ведь верят, верят этой чепухе невежи! Злое семя прорастает быстро!

...Луч света погас, солнце обволокли серые тучи, густо посыпал снег, завизжал, засвистел с новой силой ветер, вздувая надо льдом Волги белые клубы.

— Пора езжать. Углич недалече! — обернулся Владимир к стоящему рядом боярину Ратибору. — Там отдохнём, отогреемся в тепле, и дальше, на Тверцу, к волжским истокам. Оттуда в Смоленск, через гряды холмов да дебри дремучие. Да, нелёгок путь! — Мономах вздохнул. — Но здесь, здесь — будущее земли Русской! Чует сердце, что начатое тут нами не напрасно! Не изгибнут всуе труды!

— Воистину, княже! — Умудрённый опытом боярин согласно кивнул. — Много народу в здешних местах топерича селится. Занимают пустоши, на пожогах рожь сеют, пшеницу. Обживают русские люди дикие сии просторы.

— Вот и я о том. Имею надежду, дети, внуки наши обустроят землю сию, — задумчиво промолвил Мономах.

Ратибор снова кивал, поглаживая седую бороду. У старого боярина два сына в дружине Мономаха — Ольбег и Фома. Уже отличились в лихих рубках с половцами, да и в иных делах не последние. И за данью посылал их князь в отдалённые глухие деревни, и церкви ростовские от разора они берегли, и торговые караваны на Днепре и Волге охраняли. Радовали Ратибора сыновья, толково исполняли они все порученья.

— Княже! С дороги ростовской скачет кто-то! Оружные все! — подскочил к Мономаху запыхавшийся гридень.

Лицо князя сразу приняло выражение тревоги.

— Много их? — вопросил коротко, строго сведя брови.

— Да нет, невеликий отряд.

— Тогда обступим их неприметно, возьмём в кольцо! — приказал Владимир Ратибору и велел гридню тотчас подвести себе боевого коня.

...Группа всадников в бронях вынырнула на опушку густого елового леса и остановилась. Вперёд выехали двое в горлатных шапках и богатых боярских кожухах, расшитых снаружи травчатыми узорами. Один из них примирительно поднял вверх освобождённую от меховой трехпалой рукавицы длань.

«Торчин, боярин Святославичей, и Коницар, киянин», — узнал обоих Мономах.

— К тебе едем, княже! — объявил Торчин, смуглолицый, с узкими рысьими глазами. — По велению князей Святополка и Святославичей, Олега и Давида!

— Что ж, рад видеть вас! Трудна была дорога?

— Путь наш обычен. От Смоленска повернули на Валдай, думали отыскать тебя, князь, в Ростове, да не застали.

После недолгого отдыха бояре собрались у Мономаха в веже. Говорил Коницар, пожилой, с глубоким сизым сабельным шрамом через всю правую сторону лица. Один глаз киевского боярина не видел вовсе, выбитый во время несчастной для руссов сечи с половцами у Триполья, и был закрыт повязкой тёмно-синего бархата, другой же, чёрный, как уголёк, зло посверкивал в свете топящейся