Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Джон Эрнст Стейнбек

ярко-розовой пеленой, висели ледяные звезды.

Мак вернулся и нашел его сидящим.

– Что случилось, Джим?

– Ничего. Ноги как-то ослабли. Я отдохну немного. Что, лагерь цел?

– Конечно. Они не успели. Наш один пострадал. Упал. Думаю, сломал лодыжку. Надо дока отыскать. Как же это они нас так просто вокруг пальца обвели! Один велит караулу сняться, в то время как другие плещут вокруг бензином и спичку бросают. Вмиг все запылало! Ну, теперь Андерсон нас проклял. Погонит завтра взашей, думаю.

– Куда ж нам теперь, Мак?

– Слушай, ты же совсем выдохся. Так. Давай руку. Я помогу тебе добраться. Ты дока на пожаре не видел?

– Нет.

– Он сказал, что пойдет Эла навестить, но я не видел, чтобы он вернулся. Идем. Подымайся. Я должен тебя в постель уложить.

Зарево догорало. В дальнем конце аллеи розовая пелена еще огненно густела, но сполохи вспышек уже не полосовали небо.

– Ну, теперь идем. Опирайся на меня. Андерсон прямо обезумел совсем, правда? Слава богу, дома его не лишили хотя бы.

Их нагнал Лондон, а за ним и Сэм.

– Что там с лагерем?

– Порядок. Руки коротки.

– А что это с парнишкой?

– Да ослабел он просто от раны. Подсоби-ка мне, поддержи его вот здесь, с другой стороны.

Вдвоем они чуть ли не на руках протащили Джима вдоль междурядья и дальше – по луговине до самой палатки Лондона, где и пристроили на тюфяке.

Мак спросил Лондона:

– Ты с доком там не сталкивался? А то парень один лодыжку себе сломал.

– Нет, его вообще там видно не было.

– Интересно, куда это он запропастился.

В палатку молча протиснулся Сэм. По худому лицу его ходили желваки. Гордо выпрямившись, он прошагал по палатке и встал перед Маком.

– Еще днем, когда тот парень объявил, что теперь он сделает, ты ему на это…

– Какой парень?

– Тот, первый, а ты обломал его, сказал…

– Что я сказал?

– Сказал, что сделаем мы.

Мак неловко поежился и покосился на Лондона.

– Уж не знаю, Сэм… Это может в корне изменить общественное мнение. Сейчас оно склоняется в нашу пользу. Не хотелось бы терять симпатии местных фермеров.

– Но нельзя же им это спускать! – От возмущения у Сэма даже голос сел. – Нельзя позволить этим жалким трусам выкурить нас отсюда!

– Ладно, Сэм. Не ходи вокруг да около, – вмешался Лондон. – Давай выкладывай, что ты хочешь?

– Хочу взять пару-тройку ребят и со спичками побаловаться. – Оба – и Мак и Лондон – не сводили с него внимательных глаз. – И я это сделаю! Плевать! Сделаю, и точка. Тут парень есть один. Хантер его фамилия. Дом у него такой большой, белый, я канистру прихвачу.

Мак растянул губы в улыбке:

– Взгляни на этого парня, Лондон. Ты с ним знаком? Знаешь, кто это?

Лондон подхватил игру:

– Да нет, вроде не знаю. А кто он?

– Убей меня, понятия не имею! В лагере-то с тобой он был?

– Ей-богу, нет! Может, он местный, обиду какую затаил… Вечно на нас всех собак вешают…

Резким движением Мак повернулся к Сэму:

– Если схватят тебя, придется сказать, что виноват ты один.

– И скажу, – буркнул Сэм. – Сроком ни с кем делиться не собираюсь. Никого с собой не возьму. Передумал!

– Мы тебя знать не знаем. Просто обидели тебя крепко.

– Вот я и ненавижу теперь этого подонка за то, что ограбил он меня.

Мак шагнул к нему, приблизившись вплотную, сильно сжал его плечо.

– Дотла сожги мерзавца, – свирепо прошептал он. – Чтобы ни единой досочки не осталось! Хочется мне с тобой пойти. Один бог знает, как хочется!

– Сиди здесь и не суйся, – отрезал Сэм. – Тебя это не касается. Парень этот меня ограбил. И вообще я огонь люблю. С детства спичками баловался.

– Ну, тогда пока, Сэм, – сказал Лондон. – Загляни к нам как-нибудь потом.

Сэм, тихо выскользнув из палатки, исчез. С минуту еще Мак и Лондон продолжали глядеть, как колышется стронутое им с места полотнище входа.

– Сдается мне, не придет он больше, – промолвил Лондон. – Странная штука: вот вроде неприятный человек, злой, а привяжешься к нему, полюбишь. Подбородок, бывало, выпятит – и вперед! Никому спуску не даст!

Джим молчал, сидя на тюфяке. Он казался огорченным, встревоженным. Сквозь стенки в палатку проникал отблеск догоравшего зарева. Внезапно послышались пронзительные звуки сирен, все нараставшие, становившиеся четче. В вечерней тишине звуки эти казались особенно унылыми, полными какой-то тоскливой ярости.

– Не очень-то они спешили пожарные машины выслать, – едко заметил Мак. – Дали время пламени разгореться. Господи, видно, сегодня мы так и ляжем голодными. Идем, Лондон. Я и тебе что-нибудь принесу, Джим.

Джим сидел, ожидая их возвращения. Сидевшая рядом Лайза опять кормила ребенка, стыдливо прикрываясь платком.

– Ты так и не выходила? – спросит Джим.

– Чего это?

– Так и просидела, как ни в чем не бывало? Такое вокруг делается, а тебе хоть бы хны. И даже небось не слыхала ничего.

– По мне, так скорее бы все кончилось, – отвечала Лайза. – И жили бы мы нормально. В доме с полом. И чтобы уборная рядом. Не люблю я, когда дерутся.

– А приходится драться, – сказал Джим. – Может, это и кончится когда-нибудь, да только не на нашем веку.

Вошел Мак с двумя дымящимися жестянками.

– Ну, видать, пожарные все-таки подоспели раньше, чем все заполыхало. Вот, Джим, держи. Мясо я в фасоль положил. А это тебе, Лайза.

– Не должен ты был позволять Сэму это делать, Мак.

– Почему это «не должен», черт возьми?

– Потому что не был в этом полностью уверен. Ты ведь просто собственную ненависть сюда подмешал.

– Господи боже. Вспомни лучше о бедняге Андерсоне! Старик и амбар, и урожай свой потерял…

– Конечно. Знаю. Может, это и правильная идея – спалить усадьбу Хантера. Только, дав волю чувствам, ты же человека подставил!

– Вот как! Может, ты еще и донесешь на меня, а? Я тебя с собой взял, чтобы ты опыта набрался, а ты, оказывается, уже ученый! Вообще, кем ты, черт побери, себя вообразил? Да я агитатором был, когда ты еще в слюнявчике ползал!

– Подожди, Мак, не горячись. Я же никакой пользы вам принести не могу, остается только думать и рассуждать. Такие дела творятся, а тут сиди сиднем, и плечо ноет. Не надо так злиться, Мак. Злость думать мешает.

Мак окинул его хмурым взглядом.

– Повезло тебе, что я еще жестянку твою у тебя из рук не вышиб, и не за то, что ты не прав, а за то, что прав! Терпеть не могу тех, кто вечно прав! – Внезапно лицо его осветила широкая улыбка. –