Тайна двух океанов. Победители недр - Григорий Адамов

Несколько мгновений зоолог стоял неподвижно.

Потом, схватившись за голову, выбежал из центрального поста.

Капитан, старший лейтенант и комиссар молча проводили его глазами.

Через минуту капитан тяжело поднялся со стула:

– Александр Леонидович, примите на себя руководство работами по ликвидации недоделок. Людей не торопить, не переутомлять. Распорядок вахт нормальный.

Он кивнул головой и вышел. Вслед за ним вышел и комиссар.

«Пионер» продолжал стремительно нестись по ранее заданному курсу…

* * *

Павлик ходил весь день с красными глазами. Ушел друг, с которым всего лишь за два месяца знакомства пережито было столько, сколько Павлик не испытал за все предыдущие четырнадцать лет своей жизни. Ушел добродушный великан, покоривший сердце мальчика своей сверхчеловеческой силой, простотой своей незлобивой, бесхитростной души, своим мужеством. Каждым шагом, каждым поступком он вел Павлика за собой по пути незаметного героизма в повседневной, обычной жизни, в работе, в бою с природой и врагами…

И, оставшись один в каюте Плетнева, Павлик представил себе своего друга

– величавый образ могучего, непобедимого богатыря, древнего норманского викинга с длинными светлыми вьющимися усами, с новым, необычно суровым прекрасным лицом.

И Павлик падал на подушку своей койки, уткнувшись в нее лицом, содрогаясь в неслышных, разрывающих сердце рыданиях.

И с кем ни встречался он в эти часы на работе, в столовой, в часы отдыха – на всех лицах он видел отражение той же молчаливой, замкнувшейся скорби. И, сам не сознавая этого, он был благодарен каждому за то, что не чувствовал себя одиноким в своем горе, что его боль сливается и растворяется в общем чувстве любви к его другу и боли за его участь…

Лишь однажды, перед Маратом, он не выдержал и раскрыл свое измученное сердце. Под конец дня, того ужасного дня, в начале которого стала ясна судьба Скворешни, Павлик встретил Марата в пустынном коридоре. Марат шел с каким-то странным лицом, с глазами, мучительно ищущими что-то потерянное, которое вот-вот должно появиться, найтись и вернуть счастье, наполнявшее до сих пор его жизнь…

– Марат, – тихо, сдавленным голосом остановил его Павлик, – ты не помнишь? Я давно дал ему почитать книжку из библиотеки… «Роб-Рой» Вальтера Скотта. Он сказал, что ты взял ее у него. Она у тебя, Марат?

Голос у него задрожал, губы искривились. С неудержимо текущими слезами он спрятал лицо на груди Марата и прерывающимся голосом проговорил:

– Ах, Марат, как ему нравилась эта книга! Как ему нравился Роб-Рой! Он говорил: «Вот это герой!» А сам? А сам?..

Марат, словно только что пришел в себя, помолчал, потом положил руку на голову мальчика.

– Не плачь, Павлик… Мы должны быть всегда готовы к этому… Представь себе, что он погиб в бою…

– Так ведь то в бою! – воскликнул Павлик, отрывая мокрое лицо от груди Марата. – А тут?

– И это был бой, голубчик. Бой за спасение «Пионера». И он погиб на боевом посту.

Павлик помолчал, потом, опустив голову и вытирая кулаком слезы, прошептал:

– Я его никогда, никогда не забуду! А ты, Марат?

– Я тоже, Павлик… – вздохнул Марат, и хохолок на его темени грустно задрожал.

Они помолчали, потом Марат сказал:

– Ты слышал, Павлик, капитан послал радиограмму во Владивосток и сообщил об этом происшествии… Он просил немедленно послать на остров самый лучший, самый быстроходный гидроплан, чтобы отыскать Скворешню, живого или мертвого. Он долетит до острова еще скорее, чем могла бы вернуться туда подлодка. И капитан еще предложил, чтобы подлодка встретила гидроплан где-нибудь в океане и передала ему своего водолаза со скафандром. Говорят, что Арсен Давидович упросил капитана, чтобы именно его отправили туда на гидроплане. Он ведь врач и опытный водолаз.

– Какой он замечательный, наш капитан, – с восхищением сказал Павлик.

– И Арсен Давидович тоже… – Затем, вздохнув, добавил: – И все здесь такие хорошие… Правда, Марат?

В ночь на двадцать первое августа «Пионер» проходил вдоль островов Фаннинга, редкой цепью протянувшихся с северо-запада на юго-восток. Оставив их по правому борту, «Пионер» оказался перед обширными пространствами океана, почти совершенно пустынными вплоть до Японских островов. Лишь несколько одиноких островков да затерянных рифов скудно оживляли эту безграничную водную ширь зато густо усыпанную к юго-западу от пути «Пионера» бесчисленными островами Маршальского и Каролинского архипелагов.

Здесь, над огромными безопасными глубинами, стремясь выгадать несколько часов в борьбе с обгоняющим подлодку солнцем, капитан пустил в ход все резервы «Пионера» и довел его скорость до двенадцати десятых. «Пионер» несся теперь с немыслимой для подводного плавания быстротой. В черных толщах вод он летел, словно раскаленная комета с белым хвостом из пара. Ни одно из попадавшихся ему навстречу живых существ, даже самые быстрые дельфины и меч-рыбы, не успевало свернуть в сторону и погибало от мгновенного соприкосновения с раскаленным до двух тысяч двухсот градусов корпусом подлодки. Даже перед огромным кашалотом, имевшим несчастье оказаться на пути, «Пионер» не счел нужным уклониться чуть в сторону и проскочил мимо него, словно гигантский огненные меч.

К концу третьих суток благодаря такой быстроте подлодка выиграла во времени около пяти часов, и ее отделяло теперь от самого крупного среди Японских островов расстояние всего лишь около тысячи километров.

Работы по ликвидации недоделок уже были почти закончены. Оставалось лишь привести в порядок осветительную и сигнализационную сети в жилых помещениях, покрыть краской некоторые машины и переборку, разобрать материалы и оборудование, сваленные в выходной камере во время погрузки. Старший лейтенант отложил эти второстепенные работы на последнюю очередь, чтобы заняться ими после общего собрания, которое должно было состояться сегодня вечером.

Жизнь на «Пионере» входила в свою обычную колею. Но команда тосковала теперь по работе. Работа давала возможность хотя бы немного, хотя бы ненадолго, урывками забывать о незаживающей ране, о незабываемой потере, понесенной дружной семьей, летевшей теперь к гостеприимным, радушным берегам Родины. Скорбь о погибших товарищах отравляла радость возвращения.

На двадцать часов двадцать второго августа, почти у преддверия родных вод, комиссар Семин назначил общее собрание всей свободной от вахт и дежурств части команды для подведения научных, технических и боевых итогов похода – исторического, прославившегося потом на весь мир похода советской подлодки через два океана.

К назначенному времени красный уголок начал заполняться людьми. Сходились тихо, без обычного оживления. Собирались небольшими группами, вполголоса разговаривали, замолкали, на время погруженные в другие мысли, и опять пытались завязать разговор.