Мальчик глотает Вселенную - Трент Далтон

Обеими руками схватившись за живот, я бреду, шатаясь, по квадратной бетонной дорожке вокруг шахты лифта, мимо восточного циферблата, капая кровью на ботинки и на бетон, мимо южного циферблата и западного циферблата. Глаза закрываются. Я так устал. Так хочу пить. Глаза закрываются. Я дохожу до северного циферблата, и здесь больше некуда идти, бетонная дорожка заканчивается, прегражденная высокой защитной решетчатой калиткой, обеспечивающей доступ к лифту. Я оседаю на пол и откидываюсь на металлический кожух двигателя, толкающего черные стальные стрелки северного циферблата. Минутная стрелка перескакивает на деление и, обхватив живот, зажимая ладонями рану в попытках остановить кровотечение, я отмечаю время на часах, глядя на них изнутри. Время смерти. Без двух минут девять.

Я слышу, как дверь в машинное отделение открывается и снова закрывается. Я слышу шаги Ивана Кроля. Одна его нога ступает, другая шаркает. И теперь я вижу его через сетку и стальные перекладины лифтовой шахты. Он с одной стороны машинного отделения, а я с другой. Шахта между нами. А я просто хочу спать. Теперь я так устал, что он даже не пугает меня больше. Я его не боюсь. Я зол. Я в бешенстве. Я хочу отомстить. Но я могу направить эту ярость только в свое сердце и никуда больше. Нет сил в руках, чтобы подтянуться, или в ногах, чтобы встать.

Он хромает мимо восточного циферблата, мимо южного и западного, и сворачивает за угол в мой закуток, ко мне, распростертому под северным циферблатом, к моему бесполезному проколотому телу и моим слабым костям без всякого стержня.

Иван Кроль приближается. Все, что я слышу, – это его хрипы и шарканье левого башмака, волочащегося по бетону. Вблизи он выглядит таким старым. Я вижу его морщины, борозды на лбу, похожие на сухие пустынные овраги. Его лицо покрыто фермерскими солнечными пятнами. Часть носа удалена хирургическим путем. Как может он быть настолько полон ненависти в таком пожилом возрасте?

Он шагает ближе. Шаг, подволакивание. Еще шаг, подволакивание. Третий шаг, подволакивание. И он останавливается.

Теперь Иван Кроль стоит надо мной, изучая меня, как мертвую собаку. Мертвую птицу. Мертвого синего крапивника. Он приседает, перемещая вес тела на правую ногу, чтобы уменьшить нагрузку на покалеченную левую стопу. Затем он тыкает меня рукой. Нащупывает пульс на моей шее. Раздвигает полы моего черного пиджака, чтобы лучше изучить рану в моем животе. Приподнимает мою рубашку, чтобы осмотреть рану. Толкает меня в плечо. Сжимает ладонью мою левую руку. Сжимает мой левый бицепс. Ощупывает мои кости.

Я хочу спросить его, что он делает, но слишком устал, чтобы говорить. Я хочу спросить его, считает ли он себя хорошим человеком, но мои губы не слушаются. Я хочу спросить, какой момент его жизни превратил его сердце в такое холодное и бездушное, а разум – в такой безумный.

Потом его руки возвращаются к моему горлу, он ощупывает кости в моей шее, сжимая мой кадык большим и указательным пальцами. Затем он вытирает нож о мои штаны, каждую его сторону. Он глубоко дышит, и я чувствую его дыхание на своем лице. И он подносит чистый клинок к моей шее.

И тут дверь в машинное отделение распахивается. Трое полицейских в синей форме. Они что-то кричат.

Мои глаза закрываются. Полицейские кричат.

– Шаг назад!

– Шаг назад!

– Брось нож!

Холодное лезвие на моей шее.

Вспышка. Выстрел. Два выстрела. Пули рикошетят от металла и бетона.

Нож на мгновение исчезает с моей шеи, и теперь я стою, вздернутый на ноги Иваном Кролем. Мое зрение расплывается. Я знаю, что он стоит за мной, и я знаю, что его лезвие теперь под моим кадыком, и я знаю, что рубашки передо мной – синие. Люди в синем с поднятым оружием.

– Ты же знаешь, что я это сделаю! – говорит он.

Тогда вперед, хочу я сказать и не могу, потому что я уже мертв. Мой конец – мертвый синий крапивник.

Он толкает меня вперед, и мои ноги двигаются вместе с ним. И от этого движения шевелится мой пиджак и что-то перекатывается в кармане моего пиджака. Я тянусь в карман четырьмя пальцами правой руки и нащупываю что-то стеклянное. Что-то цилиндрическое. Банку.

– Назад! – рявкает Иван Кроль. – Всем назад!

Лезвие с силой прижимается к моему горлу. Мы настолько вплотную друг к другу, что я чувствую его дыхание и слюну в своей ушной раковине. И мы останавливаемся, потому что полиция не отступает.

– Опусти нож, – говорит один из офицеров, пытаясь его успокоить. – Не делай этого.

Время остановилось, Дрищ. Времени не существует. Оно застыло в этот момент.

А затем оно снова начинает свой ход, потому что получает на это некую человеческую команду – от того, что мы построили, чтобы оно напоминало нам о старении, – от оглушительного колокола, который звонит над нами. Колокола, которого я не видел наверху, когда вошел в машинное отделение. Колокол бьет девять часов. Банг! Банг! Банг! Этот звук забивает наши барабанные перепонки. Подавляет наш разум. И временно затуманивает сознание Ивана Кроля, потому что он не успевает защититься от стеклянной банки для образцов с моим отрубленным указательным пальцем, которую я разбиваю о его правый висок. Он отшатывается назад и убирает нож с моей шеи на мгновение, достаточно долгое, чтобы я тяжело осел на пол мертвым грузом, приземлившись на задницу и перевернувшись набок, как ученая собака, изображающая из себя мертвую на вечеринке.

Я не вижу, куда летят пули из пистолетов офицеров. Просто смотрю на все это с точки зрения мертвеца. Такова моя точка зрения в этот момент, Дрищ. Мое лицо расплющено о бетон. Мир перевернут набок. Черные начищенные ботинки полицейских, движущиеся куда-то за меня. Фигура, вбегающая в дверь машинного отделения. Лицо, склоняющееся надо мной.

Мой брат, Август. Мои глаза закрываются. Темнота. Мой брат, Август. Темнота.

Он шепчет мне в правое ухо:

– С тобой все будет в порядке, Илай. Все будет в порядке. Ты вернешься. Ты всегда возвращаешься.

Я не могу говорить. Мой рот не позволяет мне говорить. Я онемел. Мой левый указательный палец пишет в воздухе строчку, которую прочитает только мой старший брат, прежде чем она исчезнет.

Мальчик глотает Вселенную.

Это не рай. Это не ад. Это прогулочный двор второго отряда тюрьмы Богго-Роуд.

Он пуст. Ни единой живой души в этом месте, кроме… кроме человека в тюремной одежде, стоящего на коленях с лопаткой тюремного производства и ухаживающего за тюремным садом. В саду красные и желтые розы; кусты лаванды и фиолетовые ирисы под ярким солнцем и безоблачным голубым небом.

– Привет, малыш, – говорит человек, еще не видя меня.

– Привет, Дрищ, – произношу я.

Он встает и отряхивает почву с колен и ладоней.

– Сад выглядит по-настоящему великолепно, Дрищ.