Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

– Что там, Ши? Я очень занят.

– Разведчики? Ведьморожденные вернулись с новостями.

Доминго закрыл глаз, обнаруживая в себе неведомые доселе запасы терпения.

– И каковы же новости, Ши?

– Кобальтовый отряд, сэр? Мы их нашли. Они как будто укрепляют лагерь?

– Где? – Сердце воспарило в темнеющее небо: Доминго предвидел очередную мучительную погоню через всю Звезду, но София, похоже, наубегалась за двадцать с лишним лет, как и он – нагонялся.

– Где дорога спускается на равнины? Они взяли к северу, как только земля стала достаточно ровной для их фургонов. Их лагерь там, где предгорья опять переходят в какую-то известную гору… Она называется Язык Жаворонка?

– Я проезжал мимо нее, – сказал Доминго, вспоминая. – Хорошая дислокация. Не превосходная, но хорошая. Крутые гребни по обе стороны от подножия, и нам не обойти их с флангов, но и бежать им некуда – склоны слишком круты, чтобы залезть наверх и надежно укрыться. – Мысли, мысли… – Умнее, чем я ожидал. Кобальтовый отряд сжигает корабли, чтобы добровольцы не разбежались, если бой не задастся. Она превращает своих синих мышек в загнанных в угол крыс. Как раз когда я решил, что просчитал тебя…

– Сэр?

– Просто размышляю, Ши. Полковник не должен бояться время от времени пораскинуть мозгами. – София окапывается на последнем рубеже уже сейчас, и это никуда не годится. Она делает нечто неожиданное – значит и ему нужно принять меры, чтобы остаться на шаг впереди. – Сколько идти до их лагеря? Самое меньшее?

– Если мы, как обычно, пройдем сегодня лишний час? Равнины внизу, и мы должны спуститься завтра ближе к вечеру, а подход на боевую дистанцию займет еще добрый день. Но мы ждем сведений из Диадемы, а последняя совомышь, которую получили от полковника Ждун, сказала, что Третьему еще больше недели идти от…

– Желай я знать, где сейчас Таоанский полк, капитан, я бы спросил; и поскольку письменное разрешение королевы вступать в бой с противником остается в силе, я рискну сказать, что поздновато ждать последних формальностей, – заявил Доминго, чей разум летел сквозь дымку памяти к Языку Жаворонка, с которого открывался вид на равнины Ведьмолова. Холодная София не единственная, кто может и демонов удивить хитростью, и, хотя он искренне надеялся, что оружие Черной Папессы окажется таким разрушительным, как было обещано, немного страховки не повредит. – Сообщи людям, что через полчаса привал на обед.

– Очень хорошо, сэр, начало ночи застанет нас…

– Три часа отдыха, холодный паек, а потом идем всю ночь – прямо как в старые добрые времена, – сказал Доминго, жалея, что не может повернуть шею и полюбоваться унылой физиономией Ши, но приберегая силы для более ценной дичи. – Если пехота будет дрыхнуть, мы не поймаем Кобальтовый отряд, капитан. Теперь найдите полковника Уитли и приведите его ко мне. Нам нужно обсудить одну самоубийственно рискованную идею.

– Сэр?

– Спускайтесь по Языку Жаворонка, капитан, – приказал Доминго и застонал, когда фургон подпрыгнул и все члены полковника перессорились, выясняя, которому из них больнее. – Будьте хорошим офицером и помалкивайте, иначе мне потребуются добровольцы. К тому времени, когда Ждун приковыляет из Тао, мы насадим на пики головы всех кобальтов, кроме Софии, – ее башка отправится в Азгарот. Я положу ее на могилу сына.

– Софии, сэр? – Ши спросила так же недоверчиво, как говорила при всяком упоминании Поверженной Королевы, будто у старого полковника размягчился под шлемом мозг. – Вы же не считаете, что слухи…

– Вы не будете думать вообще, если себя бережете, – оборвал ее Доминго. – Вы солдат, демоны вас подери, а не гребаный философ. Теперь найдите Уитли, и Вана тоже приведите, – когда обрушиваешь на стадо грешников ад, лишних демонов не бывает.

Жители, которых Еретик привел из ближайшей деревни, захватили с собой фургон. Портолес и трупы монахов свалили туда и повезли сперва вдоль реки, а потом по хилому дребезжащему мостику. Он проехал мимо сгрудившихся на берегу лачуг и, свернув с дороги, продолжил путь по топкому полю, пока наконец не достиг огромной поленницы, сложенной деревенскими детьми. Трупы отправились на костер, масло пролилось на тела, и утреннее небо застлала пелена черного дыма. Оставшейся в фургоне Портолес в полубреду мерещилось, что из туманов моря Призраков поднимается Затонувшее королевство, но, когда порыв ветра разнес черный дым, она поняла, что это лишь проступила за костром тростниковая крыша ближайшей хижины.

Пока ее братья горели, Еретик втянул местных в дикую пляску вокруг огня; просторная ряса свисала с его тощего долговязого тела, отчего он походил на ожившее пугало. Портолес решила, что это какой-то языческий ритуал, но выяснилось, что Еретик успешно выдал себя за брата Вороненой Цепи и наплел невежественным крестьянам, что они якобы помогают ему выполнить похоронный обряд для павших священников. Ему это казалось куда забавнее, чем ей. В хижине, построенной на отшибе, на заросших ивняком берегах Хартвейна, Еретик объяснил все, после того как местный знахарь попотчевал Портолес вольной смесью медицины, чудес и фиглярства.

Еретик держался своего обмана все время, пока Портолес выздоравливала, а чтобы она не выдала его игру, вынимал у нее кляп только на время еды. Он сообщил знахарю, что раненая спутница – атаманша коварной банды еретиков и ее нужно вылечить для суда в Диадеме. Бывший пленник Портолес прекрасно проводил время, обедая и сплетничая с их пожилым хозяином и его дочерью, блаженствуя дни напролет у реки с бутылкой лучшего сливового бренди и объясняя, что не может совершать в деревне никаких молебнов и служб, потому что он боевой монах, обученный актам поклонения, которые неуместны в мирном дружественном селении. Портолес лежала запертая в овощном погребе, наедине со своими молитвами.

– Я, кстати, не думаю, что они мне верили, – произнес Еретик в туманное утро отъезда, когда они вели лошадей шагом в обход замерзшего болота. – Наверняка крестьяне видели меня насквозь, но были рады помочь революции – так, чтобы потом честно все отрицать.

Портолес молчала даже без кляпа. Отчасти для того, чтобы не доставлять удовольствия Еретику, ведь он, похоже, настроился держать ее в неведении насчет своих планов, как раньше она держала его. Отчасти же потому, что езда на лошади была мучительна из-за постоянного колотья в боку, болезненной пульсации в кишках и огня в покалеченной руке. Кинжальные раны в груди болели и представлялись суровейшей епитимьей, но легкие, хвала Падшей Матери, остались невредимы, а притянутая к деревянной шине сломанная рука беспокоила только при движении. Однако в целом она чувствовала себя хуже, чем когда лежала на крутом сумеречном холме и не знала, вернется ли Еретик.

– Знаешь, что сказал старый Дэфхейвен? Он заявил следующее: твое счастье, что он и животных пользует, а то не знал бы, что с тобой делать. Под кожей ты якобы больше зверь, чем женщина, и это тебя спасло – мол, если бы настоящий человек так покалечился, то лечить его жизненно важные органы было бы поздно. Хвала Черной Папессе, что ты родилась чудовищем, да?