Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

– Главное, чтобы языком не молол. – София подставила свою трубку летучему языку пламени, который предложил ей Хортрэп. Зажигаем. Затягиваемся. Выбиваем. Зажигаем. Затягиваемся.

В таком порядке.

Среди всех прочих планов этот оказался на диво удачным, и София со стоном уселась обратно на койку. Что за долбаный денек! Лучшим в нем было то, что, даже просовещавшись всю ночь с Чи Хён, она сомневалась в победе над куда большим и опытным войском, хотя местность была удобной. У имперцев, как всегда, было численное превосходство, и, даже притом что их вел этот зеленый юнец полковник Хьортт, новые кобальтовые находились в шаге от душераздирающей песни. Ей удалось убедить Чи Хён дать бой здесь и сейчас, потому что, если кобальтовые победят, София сможет отомстить и кавалерии, вырезавшей Курск, и полковнику, которому сдуру дала ускользнуть, но если кобальтовые не сдюжат, то нынешний день станет для нее одним из последних.

И как она его проводит? В состоянии сексуальной неудовлетворенности курит трубку, которую считала бесподобной, когда вырезала, но теперь видит всю грубость работы – трубка слишком перегревается от пересохшего в кисете ориорентийского тубака. Ее единственный собеседник – самый ужасный человек, какого она встречала, и, как в мерзкую насмешку, в его бутылочке плещется фиалковый крем-ликер, а трубка пахнет цветами даже сильнее, будучи набита смесью вяжущего крепкого тамбо и каких-то жирных бурых хлопьев, от которых вся палатка воняет, точно надушенные старческие подштанники. Холодная София, бывшая королева Самота, вот что принес тебе год адской пахоты и головной боли – то, чего ты заслуживаешь.

Как в старые добрые времена.

После долгого насмешливого созерцания Хортрэп нарушил обещанное молчание:

– Не хочешь попозже сходить на пирушку?

Бывали времена, когда Доминго ненавидел своего сына, – большинство отцов не призналось бы в этом чувстве, возникни оно у них, но что есть, то есть. Как ни кромсай этого юнца, – дойдя до кости, находишь гниль. Эфрайн Хьортт был не просто трусом, а еще и слабаком. И слюнтяем. Как ни пытался Доминго сделать мальчишку достойным дома своей матери и как бы сурово ни обращались с ним в Азгаротийской академии, ничто не помогало – хребет у парня был как у заливного угря, сочетаясь со свирепым эгоизмом живой особи этого вида. Ведя военные кампании месяцами, а то и дольше, Доминго делал все, чтобы мальчик рос под тяжким бременем дисциплины, но полковник ни разу не видел даже крохотной пользы от нее. Каждый раз, когда он возвращался, гаденькая улыбочка мальчишки делалась все шире, брюхо все объемистей, но, хотя он в итоге худо-бедно научился обращаться с мечом, не было сомнений, что эта размазня сумеет командовать только званым обедом. В задержке взросления мальчика Доминго хотелось обвинить свояченицу Люпитеру, а Консилию – в том, что она бросила семью и перебралась в Трве, но в глубине души он знал, что слабость его сына коренилась не во влиянии тетушки и не в отсутствии матери.

И все равно он убеждал себя, что сын пойдет по его стопам, что надо только посадить его в седло. И Доминго Хьортт, заслуженный полковник Багряной империи, барон Кокспара, проницательный и мудрый правитель во времена войны и мира, был абсолютно не прав. Бо́льшую часть жизни сына Доминго то врал себе насчет достоинств Эфрайна, то презирал его за их полное отсутствие. Какая потеря!

Теперь же, когда изувеченный Доминго лежал в задней части фургона, который трясся по бесконечной горной дороге, он порвал с иллюзиями, осталась только ненависть. Эфрайн – причина его приезда сюда, и Эфрайн виновен в том, что левое бедро Доминго раздроблено рогатым волком. Из-за Эфрайна он напрочь лишился чувствительности в правой руке и полголовы распухло от удара лицом о землю, после которого он ослеп на один глаз, и зрение не восстановилось спустя неделю. Эфрайн был идиотом, которому нельзя командовать даже скромной кухней, не говоря о полке, но это не оправдывало того, что он пал жертвой нелепых заговоров и позорно позволил себя убить.

Ну правда, как в наше-то время совместить это с высоким званием? Эфрайн достиг дна, увлек за собой престарелого отца, и Доминго мог восстановить свою честь только местью за сына. Родовой долг так же понуждал его изловить убийцу Эфрайна, как обязывал сына возглавить Пятнадцатый; если вдуматься, оба уничтожали себя друг ради друга.

Фургон страшно подскочил на очередном паскудном ухабе и тем самым помог барону проронить несколько слез по поводу трагичности происходящего. Окажись здесь Люпитера, она бы рукоплескала: спектакли в Иглесия-Мендоса не стоили и копченой селедки по сравнению с драмой Хьорттов.

В отличие от большинства театральных трагедий, у этого замысловатого представления будет счастливый финал: окровавленный старый герой разоблачит всех врагов и казнит большинство из них. Его маневр с принцем непорочных оказался ненужным, но толика комизма расслабляет, и напряженные эпизоды производят сильнейшее впечатление. Подумать только, он и вправду тревожился, что папесса не права, что слухи ложны и София мертва, как она того заслуживала. Этот новый Кобальтовый отряд оказался лишь бандой подражателей под предводительством сбежавшей непорочновской девчонки, за которой гонялся принц Бён Гу. Еще забавнее, что даже в своем нынешнем состоянии Доминго испытал облегчение, узнав, что Поверженная Королева действительно обманула смерть, что это она убила его сына, что она натравила на его лагерь рогатого волка. Даже если бы он не разоблачил ее старого Негодяя Марото, который рыскал у его шатра, все равно узнал бы в этой безумной тактике почерк Софии – никто другой из песен нынешнего, завтрашнего или вчерашнего дня не дерзнул бы пойти на такой невменяемый самоубийственный маневр.

Как ни больно было признать, ему стоило перенять пару-тройку трюков у своей заклятой синеволосой противницы – ее гамбит сработал. Даже если она пожертвовала несколькими солдатами, пока сманивала чудовищ с горы, Пятнадцатый потерял больше сотни пехотинцев, пятьдесят с гаком лучников и ружейщиков и двух лучших ведьморожденных телохранительниц… и это не говоря о потерях в Девятом, не говоря о лошадях, которых убегающие волки уволокли, – или о панике, вызванной нападением. Еще пятьдесят солдат в ту же ночь дезертировали, и целый день ушел на их поиски и казнь, а надо было двигаться дальше. Как воевать против такого безумия? Ответить столь же дикими демонскими маневрами – вот что нужно, чтобы победить Софию. Необходимо всем на благо довести дело до конца… Ему, похоже, терять уже нечего: он больше не может ехать верхом и даже мочится при содействии анафемы. По мере того как при Азгаротийском дворе, да и повсюду, усиливалось влияние Вороненой Цепи, упорное следование безбожным обычаям предков все чаще расценивалось как анахронизм, а потому победу Доминго над Кобальтовым отрядом при помощи церкви воспримут на родине с облегчением.

– Сэр?

Распростертый в глубоком гнезде из подушек и одеял в фургонной койке и не способный без величайших усилий даже повернуть голову, Доминго продолжал смотреть на алый полусвет, что заливал нависший над шатром высокий пик, но и так понял, кто к нему подъехал.