Вяземский - Вячеслав Бондаренко

Как отреагировал бы Пушкин, если бы прочел откровенное письмо Вяземского к Тургеневу: «Полно за чужих работать. Хочу на потовые и трудовые денежки съездить в Мариенбад»?.. Вполне возможно, что он понял бы Вяземского. «Давно, усталый раб, замыслил я побег…» Ну, пусть не в обитель дальнюю, так в Мариенбад…

Настала осень. Вернулась с маневров гвардия, съезжались в столицы из имений счастливые обладатели этих имений. Пустели дачи на Елагином и Каменном островах. 12 сентября Пушкины переехали в новую квартиру на набережной Мойки. 21 сентября вернулся из Москвы Вяземский. Его семья тоже сняла новую квартиру — на Моховой, в доме вице-адмиральши Быченской. В квартире напротив поселились молодожены Валуевы.

* * *

Вяземские всегда были гостеприимны. Осенью 1836-го у них чаще всего бывали Пушкин с женой и свояченицами, многочисленные Карамзины (сестра князя и его племянники и племянницы), Валуевы и их молодые светские друзья, Виельгорский, Жуковский. 18 октября торжественно праздновали серебряную свадьбу Вяземских; 1 ноября Пушкин читал у них только что законченную «Капитанскую дочку»; 27-го ужином отметили приезд из Москвы Александра Тургенева, а вечером отправились на премьеру оперы Глинки «Жизнь за царя»… Вяземскому опера не понравилась, но вслух он этого не сказал и даже принял участие в чествовании композитора — вместе с Пушкиным, Жуковским и Одоевским сочинил шуточные стихи, которые Виельгорский положил на музыку…

Вроде бы обычная осенняя светская суета. Но вот наблюдательный Тургенев заносит в дневник: «Пушкин озабочен семейными делами»… Вяземский и сам замечал, что Пушкины в его доме почти всегда сталкивались с красивым молодым французом, кавалергардским поручиком бароном Жоржем Дантесом. Он был приемным сыном голландского посланника барона фон Геккерна, и поговаривали, что настоящий отец юноши — наследный принц Нидерландов (и муж сестры Николая I) Биллем. Дантес был всеобщим любимцем, весело и хлестко шутил, его обожала военная молодежь, многие светские девицы мечтали добиться его благосклонности. Петр Валуев и Павел Вяземский не скрывали, что Дантес им симпатичен. Князь Петр Андреевич, когда сын спрашивал у него, что он думает о французе, пожимал плечами:

— Ничего особенного. Человек практический, дюжинный… Добрый малый, балагур, приехал в Россию делать карьеру…

Словом, сначала Дантес мало занимал Вяземского, разве что смешила манера поручика носить с черным фраком серые кавалерийские рейтузы с красной выпушкой.

А Дантес между тем пользовался любой возможностью, чтобы лишний раз взглянуть на жену Пушкина, Наталью Николаевну. Умело и красноречиво разыгрывал страстно влюбленного: заметно бледнел при виде Пушкиной, разговаривая с нею, старался быть загадочным, приглашал ее на танец, наконец, просто смотрел на нее в упор — одновременно страстно и холодно. На это никто не обращал внимания — таких воздыхателей у первой красавицы Петербурга были десятки. Наталье Николаевне, конечно, льстило внимание красавца-француза, но поощрять его увлечение она вовсе не собиралась. Пушкин изредка взглядывал на Дантеса с неудовольствием, но до поры сдерживал себя.

Так продолжалось до августа 1836 года. Тогда в петербургском обществе прошелестели первые слухи о страстной и безнадежной любви Дантеса к замужней даме. Потом сплетники начали утверждать, что любовь вовсе не такая уж безнадежная, а напротив, счастливая и разделенная. Те, кто наблюдал за танцующими Дантесом и Натальей Николаевной, были уверены, что они безумно влюблены друг в друга…

Начались разговоры об этом и у Вяземских. Князь Петр Андреевич и Вера Федоровна, посоветовавшись, решили, что поведение Дантеса выходит за рамки светских приличий и стали принимать его очень холодно. Вера Федоровна даже предупредила барона, чтобы тот прекратил компрометировать жену Пушкина. Но Дантес продолжал вести себя так же двусмысленно, как и прежде. С Натальей Николаевной (и Вяземскими) он виделся почти ежедневно в салоне Карамзиных.

Павел Вяземский как-то рассказал родителям:

— Сегодня мы гуляли по Невскому с Натальей Николаевной, сестрой ее и Дантесом. В эту самую минуту мимо нас вихрем промчался Пушкин и исчез в толпе. У него было страшное лицо…

2 ноября Пушкину обманом завлекли на свидание с Дантесом, который вынул пистолет и грозил пустить себе пулю в лоб, если Наталья Николаевна немедленно не докажет, что любит его. Пушкина в слезах бросилась к Вере Федоровне Вяземской, которая попыталась ее успокоить и дала слово обо всем молчать. Отказ Натальи Николаевны, ее поведение вызвали такой всплеск эмоций у Дантеса и его отчима, что они решили скомпрометировать Пушкину в глазах ее мужа, а самого Пушкина — в глазах столичного света… 4 ноября семь завсегдатаев салона Карамзиных — Пушкин, Вяземские, Соллогуб, Елизавета Хитрово, Виельгорский, сами Карамзины и братья Россеты — получили по городской почте анонимные пасквили, оскорбительные для чести Пушкина и его жены.

Позднее в письме к великому князю Михаилу Павловичу Вяземский писал, что «первым его движением» было бросить пасквиль в огонь, так что экземпляр, посланный Вяземским, не сохранился. Зато сохранился пасквиль, направленный графу Михаилу Виельгорскому (подлинник по-французски):

«Кавалеры первой степени, Командоры и Кавалеры Светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в великом Капитуле под председательством достопочтенного Д.Л.Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого Магистра Ордена Рогоносцев и Историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».

Пушкин, как он писал Бенкендорфу, «в ту же минуту» после получения пасквиля разгадал его слабо завуалированный смысл, заключавшийся в упоминании фамилии Нарышкина. Дмитрий Львович Нарышкин, которому стукнуло уже восемьдесят три, являлся супругом Марии Антоновны, фаворитки Александра I, и шутовское избрание Пушкина коадъютором (заместителем) его могло означать намек на увлечение Николая I Натальей Николаевной. На это указывало и имя «непременного секретаря» графа Борха, чья жена пользовалась благосклонностью императора.

Это был ужасный удар, поскольку Пушкин представал перед всеми в унизительном виде. Намекая на то, что Николай I не скрывает удовольствия от общения с женой Пушкина, автор (или авторы) подметного письма стремились настроить Пушкина так, чтобы он счел для себя невозможным пользоваться покровительством императора…

Очень возможно, что «шутники» рикошетом метили и в Вяземских — Мария Антоновна Нарышкина, урожденная Святополк-Четвертинская, доводилась родной сестрой свояку князя, Борису Антоновичу Святополк-Четвертинскому. Понятна поэтому реакция Вяземского, в гневе швырнувшего оскорбительное письмо в камин. Он и Вера Федоровна дали друг другу слово хранить все в тайне. Так что Пушкин и Вяземский даже не обсуждали историю с пасквилем.

Вечером того же дня Пушкин отправил Жоржу Дантесу-Геккерну вызов на дуэль, который получил его отчим, — Дантес в тот день дежурил по полку. 5-го же ноября на Мойке, 12, где жил Пушкин, появился Геккерн-старший и буквально со слезами на глазах уговорил Пушкина отсрочить дуэль на сутки (затем — на две недели).

Подобная уступка Пушкина вызвала среди его друзей удивление. Но Пушкин к тому времени уже понял, что Дантес, в сущности, всего лишь пешка в завязавшейся страшной игре, что за ней стоит петербургский свет и главные враги Пушкина — графиня М.Д. Нессельроде и Уваров. Он был готов к смертельному бою и в преддверии этого боя пошел на отчаянный шаг — написал министру финансов письмо с требованием аннулировать свои долги в счет 220 душ болдинских крестьян. Он не хотел оставаться должником императора. Канкрин отвечал Пушкину отказом…