Вяземский - Вячеслав Бондаренко

Еще одно новое имя — Алексей Кольцов: «Воронежский мещанин, торгующий скотом, до десяти лет учившийся грамоте в училище и с того времени пасущий и гонящий стада свои в степях. Он здесь по делам отца своего. Дитя природы, скромный, чистосердечный!» Вяземский ласково опекал Кольцова во время его пребывания в столице, и даже не испытывавший никакой любви к князю Белинский не смог не признать после смерти воронежского поэта, что «Кольцов особенно хранил признательную память к князю Вяземскому»… В 1840-м Кольцов посвятил Вяземскому стихотворения «Военная песня» и «Шекспир».

Но главное событие зимы 1836-го, конечно же, Гоголь. 18 января Вяземский читал на «чердаке» Жуковского очередное тургеневское письмо, а после него Гоголь — новую свою комедию «Ревизор»… Чтение шло под неумолкаемый хохот, Пушкин просто катался со смеху. «Петербургский департаментский шалопай, который заезжает в уездный город и не имеет чем выехать в то самое время, когда городничий ожидает из Петербурга ревизора. С испуга принимает он проезжего за ожидаемого ревизора, дает ему денег взаймы, думая, что подкупает его взятками, и прочее, — сообщал Вяземский Тургеневу. — Весь этот быт описан очень забавно, и вообще неистощимая веселость; но действия мало, как и во всех произведениях его. Читает мастерски и возбуждает un feu roulant cPeclats de rire dans 1'au-ditoire[72]. He знаю, не потеряет ли пиеса на сцене, ибо не все актеры сыграют, как он читает. Он удивительно живо и верно, хотя и карикатурно, описывает наши mceurs administratives[73]… У нас он тем замечательнее, что, за исключением Фон-Визина, никто из наших авторов не имел истинной веселости. Он от избытка веселости часто завирается, и вот чем веселость его прилипчива… Русская веселость… застывает под русским пером. Один Жуковский может хохотать на бумаге и обдавать смехом других, да и то в одних стенах Арзамаса… Я один, может быть, исключение, то есть был прежде исключение из этого правила; я задорнее письменно, нежели словесно, да и то именно письменно (у меня чернила, как хмель, забирают голову), а не печатно. Когда готовлюсь к печати, то и я уже умничаю, а не завираюсь, и для меня печатный станок есть та же прокрустова кровать».

19 апреля 1836 года «Ревизор» был впервые представлен в Александрийском театре. Присутствовали император с наследником, первый ряд занимали министры… Вяземский после премьеры писал Тургеневу: «Tout le monde se pique d'être plus royaliste que le roi[74], и все гневаются, что позволили играть эту пиесу, которая, впрочем, имела блистательный и полный успех на сцене, хотя не успех общего одобрения. Неимоверно что за глупые суждения слышишь о ней, особенно в высшем ряду общества!» Он решил подготовить «разбор комедии, а еще более разбор зрителей» — и вскоре написал статью «Ревизор. Комедия, соч. Н. Гоголя», которая легла в портфель второго тома «Современника»…

«Разбор зрителей» — это намек на шум вокруг «Ревизора», который поднялся в Петербурге. На бедного Гоголя сыпались десятки обвинений — в пошлости, отсутствии «серьезной идеи», примитивизме сюжета, неправдоподобности… «Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, — писал Гоголь через десять дней после премьеры. — Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня…» Под литераторами имелись в виду Булгарин и Сенковский, которые с редкой оперативностью набросились на Гоголя в «Северной пчеле» и «Библиотеке для чтения». Булгарин со свойственным ему пафосом обвинил Гоголя в клевете на Россию — ни больше ни меньше… Одним большим возражением на всю эту чушь и была статья Вяземского.

По старой доброй традиции вступление к своей работе Вяземский посвятил рассуждениям о бедности русской литературы и о том, что полемики критиков в журналах могут быть уподоблены совещанию экспертов и полицейских приставов над убитым: «Съедутся, шумят — и чем же кончат? поднимут мертвое тело…» Затем он решительно перечислял выдающиеся произведения русской драматургии: «Бригадир», «Недоросль», «Ябеда», «Горе от ума»… «“Ревизор” занял место вслед за ними и стал выше некоторых из них», — утверждает Вяземский. Итак, Фонвизин, Капнист, Грибоедов, Гоголь… «Ревизор» — это событие не только для русской сцены, но и для русской жизни, причем непреходящее. И тут же Вяземский начинает по пунктам громить недоброжелателей «Ревизора».

Кое-кто считает, что «Ревизор» не комедия, а фарс («Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу?» — высказался, например, начальник Вяземского граф Канкрин). «За исключением падения Бобчинского у двери, нет ни одной минуты, сбивающейся на фарсу», — сразу отметает это обвинение автор статьи. «Ревизор» неправдоподобен (об этом кричала «Северная пчела»)? Длинным абзацем доказывает Вяземский, что очень даже правдоподобен: у страха глаза велики, городничий вполне мог поверить Хлестакову, истории такие бывали, и «тут нет никакой натяжки в предположении автора, все натурально». «Есть критики, которые недовольны языком комедии, ужасаются простонародности его… Тут автор не суфлер действующих лиц, не он подсказывает им свои выражения: автор стенограф… Слог его везде замечателен. Впрочем, трудно и угодить на литературных словоловов. У которого-то из них уши покраснели от выражений «суп воняет», «чай воняет рыбою». Он уверяет, что теперь и порядочный лакей такого не скажет. Да мало ли того, что скажет и чего не скажет лакей? Неужели писателю ходить в лакейские справляться, какие слова там в чести и какие не в употреблении?.. Порядочный лакей, то есть что называется un laquais en dimanche[75], точно, может быть, постыдится сказать «воняет», но порядочный человек, то есть благовоспитанный, смело скажет это слово и в великосветской гостиной и пред дамами. Известно, что люди высшего общества гораздо свободнее других в употреблении собственных слов: жеманство, чопорность, щепетность, оговорки — отличительные признаки людей, не живущих в хорошем обществе, но желающих корчить хорошее общество… Посмотрите на провинциала, на выскочку: он не смеет присесть иначе как на кончике стула; шевелит краем губ, кобенясь, извиняется вычурными фразами наших нравоучительных романов, не скажет слова без прилагательного, без оговорки». Уж не аукнулись ли эти рассуждения Вяземского в «Мертвых душах» (вспомните дам, приятных во всех отношениях, и стакан, который «нехорошо ведет себя»)?.. Гоголь, конечно, внимательно читал эту статью…

Поставив на место демократическую критику, которая «мешается не в свои дела», рассуждая о приличиях и неприличиях, Вяземский переходит к следующему обвинению: «“Ревизор” — комедия безнравственная, потому что в ней выведены одни пороки и глупости людские, что уму и сердцу не на ком отдохнуть от негодования и отвращения, нет светлой стороны человечества для примирения зрителей с человечеством, для назидания их, и проч.». Тон князя становится саркастическим: «Не должно забывать, что есть литература взрослых людей и литература малолетних… Конечно, между людьми взрослыми бывают и такие, которые любят быть до старости под указкою учителя; говорите им внятно: вот это делайте, а того не делайте! за это скажут вам: пай дитя; погладят по головке и дадут сахарцу. За другое: фи дитя, выдерут за ухо и поставят в угол! Но как же требовать, чтобы каждый художник посвятил себя на должность школьного учителя или дядьки? На что вам честные люди в комедии, если они не входили в план комического писателя?»