Империя боли. Тайная история династии Саклеров - Патрик Радден Киф

со СПИДом 1980-х годов, которыми она так восхищалась. Они называли себя PAIN, что расшифровывалось как Prescription Addiction Intervention Now, и собирались в бруклинской квартире Голдин, планируя эффектную акцию. Пока десятки протестующих скандировали, сотни людей стояли вокруг и глазели, снимая видео на свои телефоны. Несколько фотокорреспондентов, которых заранее предупредили о том, что они будут присутствовать на акции, делали снимки. Голдин решила, что хочет нанести удар по Саклерам там, где они живут, - в элитной среде художественного музея. В постоянной коллекции Метрополитен-музея есть несколько фотографий Голдин, и теперь она будет использовать свое положение в этом мире и свою индивидуальность как признанного художника, который, как оказалось, выздоравливает от оксиконтиновой зависимости, чтобы призвать учреждения культуры отказаться от денег Саклеров и потребовать, чтобы семья использовала свое состояние для финансирования лечения наркомании.

"Мы - художники, активисты, наркоманы", - объявила она, заняв позицию между парой внушительных статуй из черного камня. Несколько ее коллег-активистов вывесили плакат с надписью "Позор Саклеру", и теперь Голдин стояла перед ним. "Мы сыты по горло", - сказала она. Протестующие расположились вокруг большого отражающего бассейна, который был центральным элементом стольких блестящих вечеринок. Они полезли в сумки и достали оранжевые бутылочки с таблетками, а затем бросили их в бассейн. "Посмотрите на факты!" - кричали они. "Читайте статистику!"

Охранники Met набросились на протестующих, пытаясь заставить их успокоиться и уйти, но вместо этого они рухнули на пол в символической "акции смерти" . В течение нескольких минут они лежали там, как разбросанные трупы, символизируя смерть от оксиконтина. Затем они поднялись и пошли к выходу, мимо Храма Дендура, через мраморные залы Метрополитен-музея, который Артур, Мортимер и Рэймонд так старались сделать своим. Они размахивали знаменами и скандировали, их голоса звенели в галереях. "Саклеры лгут! Тысячи умирают!" Когда они выходили из здания и спускались по ступеням, Нэн Голдин обернулась и крикнула: "Мы вернемся!"

В крыле Саклера в отражающем бассейне покачивались около тысячи оранжевых бутылочек с таблетками. Они были по-своему скромными произведениями искусства, на каждом была специально разработанная, очень реалистично выглядящая водонепроницаемая этикетка. Она гласила,

Оксиконтин

Выписано вам Саклерами.

 

Глава 26. ВАРПАТХ

Остров Тасмания лежит в 150 милях от южного побережья материковой Австралии, в одном из самых отдаленных мест на Земле. В местечке под названием Уэстбери, расположенном в северной части острова, поля длинностебельных опийных маков трепещут на ветру вокруг Тасманского предприятия по производству алкалоидов. Цветы в основном розовые, изредка встречаются сиреневые или белые. Но это не обычные маки. Это особый сорт супермака, который был генетически модифицирован для производства большей доли тебаина, алкалоида, являющегося ключевым химическим предшественником оксикодона. На заводе в Уэстбери мак собирают, затем перерабатывают в концентрированный экстракт, который отправляют в США, где наркотическое сырье перерабатывают в оксикодон и другие опиоиды.

Это житница опиоидного бума. Несмотря на то что Тасмания по площади равна Западной Вирджинии, здесь выращивается 85 процентов всего тебаина в мире. В 1990-х годах, когда компания Purdue Pharma разрабатывала препарат OxyContin, компания, принадлежащая фармацевтическому гиганту Johnson & Johnson, вывела новый сорт опийного мака. Компания Johnson & Johnson, как и Purdue, начинала свою деятельность как семейный бизнес. Люди обычно ассоциируют этот бренд с такими полезными товарами, как пластыри и детский шампунь. Но компания также сыграла важнейшую роль в опиоидном кризисе. После запуска препарата OxyContin тасманское подразделение Johnson & Johnson, которому принадлежал завод, увеличило объемы производства. В соглашении от 1998 года компания обязалась поставлять "все мировые потребности" Purdue в наркотическом сырье для производства OxyContin.

Это оказалось довольно сложным делом. Когда спрос вырос, Тасманскому заводу алкалоидов пришлось убеждать местных фермеров, которые раньше выращивали другие культуры, например цветную капусту или морковь, перейти на мак. Они делали это примерно так же, как компания Purdue пыталась стимулировать своих торговых представителей, создавая программы поощрения и предоставляя оплачиваемые отпуска и роскошные автомобили. Странная экономика макового ажиотажа была такова, что измученный непогодой тасманский фермер мог провести долгий рабочий день, обрабатывая поля на тракторе под палящим солнцем, а затем забраться в свой навороченный Mercedes с климат-контролем, чтобы доехать до дома. На пике бума, в 2013 году, под эту культуру в Тасмании было отведено семьдесят четыре тысячи акров. Мак стал настолько прибыльным, пошутил один из бухгалтеров компании, что можно было повысить ставки на стимулы и "дать им 747", и если это заставит фермеров выращивать больше опийного мака, то это будет стоить того.

Исторически сложилось так, что DEA регулировало количество этих наркотиков, которые можно было легально ввозить в Соединенные Штаты. Но развивающаяся опиоидная индустрия настойчиво требовала повышения этих лимитов, настойчиво лоббируя свои интересы, и со временем Управление по борьбе с наркотиками пошло на уступки. Опиоидный кризис - это, помимо прочего, притча о потрясающей способности частной промышленности подмять под себя государственные институты. Подобно тому, как FDA было скомпрометировано, а Конгресс нейтрализован или откровенно кооптирован щедрыми пожертвованиями, как некоторые федеральные прокуроры были подорваны обращением к Вашингтону по задним каналам, а другие успокоены обещанием работы в корпорации, как законодатели штатов и Центр по контролю заболеваний препятствовали и саботировали попытки ограничить назначение опиоидов, DEA не осталось в стороне от этого давления и продолжало смягчать свою позицию под непрерывным шквалом поощрений со стороны промышленности. В период с 1994 по 2015 год квота на легальное производство оксикодона, разрешенная DEA, была увеличена по адресу тридцать шесть раз. В последующем отчете генеральный инспектор Министерства юстиции раскритиковал DEA за то, что оно "медленно реагировало на резкий рост злоупотребления опиоидами".

Конечно, не только "Пердью" оказывал давление. Это станет центральным планом в защите семьи Саклер. В 2016 году компания Johnson & Johnson продала предприятие Tasmanian Alkaloids. Врачи стали более осторожно назначать опиоиды. И к тому времени многие американцы, глядя на кровавую бойню, которую породили два десятилетия повсеместного назначения опиоидов, искали, кого бы обвинить. Как Артур Саклер в 1961 году, когда он настаивал перед сенаторами США, что агентство МакАдамса было всего лишь незначительной проблемой, Саклеры протестовали против того, что доля OxyContin на рынке никогда не превышала 4 процентов.

В этом была доля правды. У Janssen, фармацевтического подразделения Johnson & Johnson, были свои опиоиды - таблетки под названием Nucynta и фентаниловый пластырь Duragesic, о злоупотреблении которым компания знала еще в 2001 году. Затем были Endo (у нее была Opana), Mallinckrodt (с Roxicodone), Teva (с Fentora и фентаниловым леденцом Actiq). Были и другие. Это было переполненное поле. "Мы не единственная компания, которая продает опиоиды", -