Верлен - Пьер Птифис

Все началось со встречи Верлена в конторе Ванье с гаагским издателем Блоком, специализировавшимся на современной поэзии. Блок предложил своему собеседнику прочесть в Голландии несколько публичных лекций о современных французских поэтах и о самом себе. Предложение было тут же принято. Как только в сентябре 1892 года было подписано окончательное соглашение, Блок привлек к проекту нескольких своих друзей: художников Зилкена и Яна Тооропа, поэта Альберта Вервея, молодого эрудита Г.-Ж. Стааля и других. Что касается Верлена, то он решил получше познакомиться с Голландией, получив с помощью Ванье необходимые материалы.

Месяц спустя, когда программа турне была детально разработана, в Гааге и Амстердаме были образованы комитеты для встречи гостя. Естественно, Верлен потребовал покрыть расходы на поездку в счет будущих платежей, но, опасаясь своих подруг, попросил переслать деньги книготорговцу Шаркорнаку, магазин которого находился на набережной Сен-Мишель рядом с конторой Ванье.

Получив деньги, Верлен пустился в дальний путь.

2 ноября, в День поминовения, оставив Эжени дома, Верлен сел в экспресс Париж — Гаага, отходивший с Северного вокзала. В мгновение ока нищий поэт, привыкший к больницам и меблированным комнатам, превратился, по его словам, в «финансового магната», удобно устроившегося в вагоне первого класса, с зеркалами, коврами, мебелью красного дерева и откидным столиком для письма. В то время не было вагонов-ресторанов, и пассажиры покупали на вокзале Сен-Квентин корзинки с холодным завтраком по четыре с половиной франка.

Верлен как будто снова прожил всю свою жизнь: после грязных пригородов потянулись артуанские поля его детства — широкие пространства, дома из красного кирпича, на вокзалах — речь со знакомым акцентом. А вот и славные бельгийцы.

— Что там, в вашем чемодане? — спрашивает таможенник.

За окном проплывают рудники, которые они когда-то видели с Рембо, потом пастбища, долины, леса. Остановка — Монс! Высунувшись из окна, Верлен видит розовую крепость — тюрьму, и сердце его сжимается.

А вот и милые голландские пейзажи: водные пространства и пастбища с ветряными мельницами, Роттердам с его грохочущим вокзалом и потом, с наступлением ночи, конечная станция и крики «Den Haag! Den Haag[656]!».

Немного обеспокоенный, наш путешественник осторожно покидает поезд с тяжелым чемоданом в руке и смешивается с толпой. Но вот кто-то кидается к нему навстречу — это книготорговец Блок, возглавляющий маленькую делегацию, прибывшую встречать Верлена. Поэт сияет от счастья, пожимая протянутые руки, улыбается, благодарит по-французски и по-английски. К нему подходит высокий сухощавый молодой человек, чрезвычайно возбужденный, и представляется: Филипп Зилкен. Вскоре вереница экипажей въезжает в центр города. Там в ресторане уже накрыт великолепный обед с изобилием горьких настоек и голландской водки.

Поместье Зилкена «Вилла Елена» находилось за городом, в районе Биценхаут. Когда Верлен приехал туда, было уже поздно. Г-жа Зилкен, бельгийка, похожая на парижанку[657], появилась с полуторагодовалой девочкой на руках. Это была ее дочь Рене, она только что проснулась. Наш путешественник после обычных комплиментов, не задерживаясь, проследовал в приготовленную для него комнату на третьем этаже.

На следующий день, проснувшись в девять утра, он увидел за окном необычный пейзаж, окутанный туманом: пруды, высокие деревья, лужайки, а вдалеке замок — королевский зимний дворец. Какая тишина! Какой покой!

После плотного завтрака, когда Верлен как раз заканчивал подготовку доклада, появились Ян Тоороп, художник с синей бородой, и поэт Альберт Вервей, автор «Персефоны». Они повели Верлена к Блоку, на Принцерштрат, 17.

Вечером в строгом зале масонской ложи состоялась лекция. «Около сотни человек, среди которых было немало дам и молодых девиц, — пишет Верлен, — встретили меня бурными аплодисментами». Докладчик поклонился и начал речь с вдохновенной похвалы Голландии: «Прежде всего я хочу поприветствовать свободную Голландию, страну, которая была прибежищем для писателей, особенно французских — во времена тирании, хоть и блистательного, но жестокого Людовика XIV». После чего Верлен заговорил о проклятых поэтах, Корбьере, Малларме, Рембо, завершив свою речь несколькими стихами из своего сборника «Мудрость». Конец явно удался больше, чем начало, да и вообще успех был весьма относительным. Голос у оратора был хриплый, невыразительный, а в начале речи он слишком торопился. Сгорбившись, даже, скорее, съежившись, он говорил как бы для самого себя, не обращая внимания на крики «Громче! Громче!», раздававшиеся из глубины зала.

Пресса (Dagblad, Het Vaderland и прочие) была менее снисходительной: «Может быть, у господина Верлена и приятный голос, но мы его не услышали». Сам же поэт на следующий день написал Ванье об оглушительном успехе и, опьяненный победой, разрешил тому принять г-жу Кранц, в случае, если она будет нуждаться в деньгах.

В этот же день в пивной поэту представили «божественного молчальника» Виллема Клооса[658]; печальные и благородные черты этого ученика Шелли поразили Верлена. Затем поэт отправился в Королевскую картинную галерею и с трепетом рассматривал великолепное собрание полотен Ван Дейка, Гольбейна, Вермеера и Рёйсдала.

На второй лекции, посвященной декадентам и символистам, проходившей в том же месте, слушателей было уже меньше, да и услышали они не больше. Затем Верлена повели к Хаверману, художнику, женившемуся на уроженке острова Ява. Каковы же были смущение и обида поэта, когда там его попросили прочесть «Фавна» Малларме!

На следующий день, после пышного банкета в ресторане «Руаяль» (семнадцать приборов, меню на японской бумаге), Верлен отправился на завоевание Лейдена. Этот фламандский город ему понравился, тем более что видел он его ночью, когда улицы были пустынны. Лекция в «Кругу дружбы», в зале, полном студентов и преподавателей, прошла с успехом и закончилась под продолжительные аплодисменты. Однако надо заметить, что один преподаватель по имени Ян Тен Бринк отличился тем, что провозгласил, что не желает находиться в одном помещении с преступником, сидевшим в тюрьме.

После лекции опять были пивные, гостиные, встречи с поэтами и художниками, изысканные обеды, улыбки и рукопожатия.

В Амстердаме все проходило гораздо более торжественно. Студенческая газета «Propria cures» подняла большой шум по поводу приезда Верлена: на всех стенах висели афиши, объявлявшие о приезде «великого французского поэта». На вокзале Верлена встретили цветами и криками «Виват, виват!». Сам Виктор Гюго вряд ли мог бы надеяться на большее. Но вечером, выступая перед всеми этими людьми во фраках, поэт почувствовал стыд за свой пиджак из грубого сукна, за свою неуклюжесть и хромоту. Лекция оказалась не более и не менее успешной, чем первая. Студенты из обрывков речи, которые им удалось уловить, составили для своей газеты отчет о выступлении «дядюшки Поля».