Романески - Ален Роб-Грийе

есть паноптикума, де Коринт концом трости приподнимает широкую юбку из легкой, воздушной ткани, обнажая сначала вторую ступню, с которой слетела туфелька, затем постепенно оголяет длинные стройные ноги, обтянутые ажурными, очень тонкими белыми чулками, бедра и обнаженную нежную плоть под круглыми подвязками, украшенными крохотными голубыми розочками, и наконец доходит до маленьких кружевных трусиков, испятнанных не отравленным напитком, быть может, и ставшим причиной этого обморока, а ярко-алой кровью, еще влажной, чей «источник» находится в самом низу покрытого золотистым «руном» треугольника, достаточно отчетливо различимого в некоторых местах сквозь дырочки в ажурном рисунке в виде цветочных гирлянд.

Кто-то тихо, вполголоса произносит: «Да вы с ума сошли!» Два молодых офицера вермахта разом делают шаг вперед, чтобы положить конец этой постыдной демонстрации девичьего тела. Однако в тот же миг какой-то человек, намного старше них и одетый в черный мундир (который, как мне представляется, является униформой для служб, обеспечивающих безопасность Рейха), спокойно и уверенно вмешивается в это скандальное дело: коротким и резким взмахом левой руки он делает знак двум офицерам остановиться, в то время как правой он вытаскивает из внешнего кармана своего кителя, но не до конца, а так, чтобы было видно только то, что следует увидеть, какой-то странный предмет, какую-то металлическую пластинку, перечеркнутую красной полосой, в центре которой находится белый круг с ярко выделяющейся на этом фоне черной свастикой. Лейтенанты мгновенно вытягиваются по стойке «смирно» и щелкают каблуками абсолютно синхронно, словно они не люди, а заводные куклы.

Именно этот резкий звук, разорвавший тишину словно грохот выстрела, кажется, и разрушает волшебные чары. И откуда-то издалека во вновь воцарившейся тишине доносится невероятно тоненький и слабый звон, похожий на звон будильника, что будит нас по утрам: театральный звонок извещает об окончании антракта. Восковые фигуры позволяют себе расслабиться и обмякнуть после пережитого напряжения, тела словно сами собой, помимо воли их «хозяев», разворачиваются, держась почти естественно, с еле-еле заметной чопорностью, и каждый из присутствовавших при этой сцене не спеша направляется в зал так, словно он не видел ничего особенного, обмениваясь на ходу со знакомыми какими-то банальностями по поводу Лифаря и Шовире, звезд сегодняшнего представления. Де Коринт незаметно поддерживает Анжелику, которая, подобно Спящей красавице, уже поднялась и даже начинает вновь «обретать краски», то есть возвращаться к жизни. Граф говорит: «Небольшое недомогание… Мы сейчас отправимся домой». Господин в черном улыбается ему. Так вот, сегодня я твердо уверен, что это был Фредерик де Бонкур.

Этот тоненький дрожащий звоночек, словно доносящийся из дальнего далека, из какого-то сна, звучит сейчас и в конце «Трансъевропейского экспресса», когда падает обратно на подушку хорошенькая головка безжизненной Мари-Франс Пизье, привязанной к своей огромной медной кровати. Трентиньян, только что ее задушивший, выпускает наконец из рук свою жертву и потихоньку уходит. Бесчувственные тела, задранные платья и окровавленные промежности фигурируют также и в «Прекрасной пленнице», и в «Игре с огнем» (где мы видим также нежную Анисё Альвина в мундире вермахта, с ее длинными золотистыми волосами, выбивающимися из-под слишком тяжелой для такого хрупкого создания каски), а еще — если мне не изменяет память — в «Преступной жизни Арчибальда Круса». Что же касается хрустального бокала, разлетающегося на тысячи сверкающих осколков, падающих на гладкий мрамор, то этот образ упорно возникает на протяжении всего моего творчества, почти во всех моих скромных книжках.

А прекрасная Анжелика исчезла, пропала без вести на фронте в Нормандии в июле 1944 года. Ей удалось тогда под чужим именем, разумеется, с коротко остриженными волосами (всего-то длиной в два сантиметра) и с сильно перетянутой бинтами грудью, в самом начале высадки американцев на побережье Франции, попасть в элитную войсковую боевую часть, а именно — в дивизию «Фюрер», где ей благодаря пособничеству одного капитана — как говорят — опять-таки удалось избежать обследования на призывной комиссии и прочих осмотров, через которые ей пройти было бы крайне затруднительно. Тело ее так никогда и не было найдено. Довольно часто я внушаю себе мысль, что она, может быть, похоронена здесь, в парке Мениля, похоронена тайно.

Во время войны в моем большом доме, тогда еще мне не принадлежавшем, располагался вспомогательный полевой госпиталь, и, быть может, именно потому, что на крыше был намалеван большой красный крест, дом избежал печальной участи превратиться в развалины. Хозяйка соседней фермы дала мне недавно фотографию, сделанную именно в то время братом одного молоденького солдатика, погибшего на опушке рощи. На фотографии запечатлена долина под большими буками, та самая, что расположена метрах в тридцати от дома; я, находясь у себя в кабинете, могу видеть ее из третьего окна, хотя мне и немного мешает островерхий щипец западного ската крыши. Так вот, на фотографии видно, что земля на поляне (или в долинке, если угодно) свежеперекопана, над ней поднимаются тринадцать могильных холмиков, на которых установлены тринадцать деревянных, выкрашенных белой краской крестов с традиционными надписями — сведениями о тех, кто недавно был захоронен в этих могилах; у подножия крестов лежат маленькие букетики полевых цветов.

На крестах могил первого ряда под знаменитым в те времена символом СС из двух косых молний, представлявших собой древнегерманский рунический знак, можно легко прочесть четко выписанные имена и фамилии, начертанные готическим шрифтом, а также даты рождения погибших.

Последняя строчка, заполненная уже гораздо более мелкими буквами, представляет собой на каждой надписи некий набор сокращений, одинаково заканчивающихся неизменным мрачным «рефреном»: «дивизия Фюрер». Так вот, один из этих Эрнстов или Генрихов, как мне кажется, вполне мог быть на деле Анжеликой. Им всем было по 17–18 лет, и именно под одним из этих крестов, возможно, под чужим именем, она и лежит, вернее, лежит та ничтожная кучка праха, что от нее осталась. Позднее все останки немецких солдат были перезахоронены на большом военном кладбище, под одинаковыми стандартными крестами, выстроившимися в строгие ряды, словно виноградные лозы, и с этих крестов проклятый знак уже был стыдливо убран.

«Счастливы те, что умерли, ибо они вернулись на первые нивы первой земли, счастливы те, что погибли в справедливой войне…» А как же другие? Что стало с теми, кто, полагая, что служит во славу своей Родины, гибли, даже не понимая того, не имея возможности осознать (ведь это были почти дети), что гибнут за неправое дело! На стороне злой силы Истории, я хочу сказать, на стороне ужаса, безумия и варварства. Что стало с ними в раю для воинов, которых анку с глубокой печалью в сердце выкашивает на полях сражений, собирая свой