Борьба за огонь - Жозеф Анри Рони-старший

топором, блестящим, как волна в лунном свете, выкрикивая оскорбительные и воинственные слова. Жрец остановил его и напомнил, что на воде стоят пять десятков деревень, а еще более двух сотен расположены на низменности… Всякий раз, когда люди гор спускались вниз, они терпели поражение. Но по какому праву побежденные смеют теперь говорить, как победители? Должно быть, горцев тяготило ощущение полного бессилья, потому что они стояли молча, сплотившись, с молчаливым вызовом подойдя ближе к берегу. Жрец продолжал, напомнив им, что по договору горцы не имеют права ступать на территорию озерчан во время посева пшеницы и вывода стад на пастбища.

В одобрение слов жреца понеслись негодующие крики толпы, над головами взметнулись гладкие топоры, ночь ощетинилась наконечниками стрел и остриями копий. Рев усилился, когда к озеру подошел огромный горец, распахнув на груди шкуру. Но все жрецы гневно воздели руки, и разъяренная толпа затихла и прислушалась.

В тишине раздался зычный голос светловолосого вождя, он подтвердил, что горцы явились сюда с миром. Из-за спустившейся с гор лавины им пришлось идти в обход, по низине.

После этих слов озерные вожди начали выкрикивать оскорбления. Уверовав в свое богатство и мощь, они готовы были поддаться закипающему в крови соблазну резни и грабежа. Они с восторгом и вожделением вспоминали дни былой славы и боевые трофеи. Но когда горцы назвали своих союзников – обитателей озерных деревень запада, ярость сменилась ненавистью и страхом.

Великими западными озерами, их берегами и соседними плоскогорьями владел новый победоносный народ, пришедший туда через перевалы. Старые племена круглоголовых, долгое время жившие обособленно в окружении гор и державшие в плену местных жителей, уступили господство новым людям, владевшим хитроумными ремеслами, с крепкой воинской дисциплиной и могучими мускулами.

Но все хитроумие и осторожность озерного племени воплотились в жреце Роб-Сене: он пригласил горцев подойти ближе к деревне. Сначала те колебались, потом с простодушием, свойственным их широким натурам, согласились и двинулись по мостикам, которые дозорные опускали перед ними.

Толпа молчала, как женщина в болезненные дни, когда ее тяготит переполняющая ее кровь; но, когда жрецы и вожди стали примирительно о чем-то переговариваться, те, кто молчал, подали голос – так река, сдерживаемая берегами, вырывается в широкое русло и тащит за собой камни.

Разбуженные дети шумно играли, собаки неистово лаяли.

Ин-Кельг нашел Эйримах, взял ее за руку и стал рассказывать о своих терзаниях. Приятно пораженная волнением юноши, ревнивой мольбой, звучащей в его голосе, она с задором смотрела на него в лунном свете своими прекрасными глазами, и было видно, что они смеются.

Вер-Скаг, раздосадованный мирным исходом стычки с людьми гор, отошел от группы вождей, узрел эту идиллию, и его охватила ярость обманутого соперника. Когда белокурая девушка убежала в дом, Вер-Скаг подошел к Ин-Кельгу и презрительно усмехнулся:

– Сегодня же ночью Эйримах…

– Остерегайся, – сказал ему юноша, – если ты только посмеешь прикоснуться к Эйримах…

– Я не боюсь ни тебя, ни твоего отца.

Однако он ушел, то ли опасаясь гнева Ин-Кельга, то ли потому, что предвкушать и оттягивать месть намного приятнее, то ли посчитал, что еще не подошло время.

Примирение вождей с горцами состоялось. Толпа беспорядочно разошлась, бросая свирепые взгляды на чужаков, уходящих по берегу.

Вер-Скаг зарычал, как сорвавшийся с цепи пес. Его зрачки расширились и, казалось, полностью скрыли белки маленьких круглых черных глаз, полных слепого гнева, такого же тяжелого, как его могучая челюсть, такого же разящего, как удар его ноги, такого же сильного, как ребро его ладони. Он остался стоять у своей двери, и самые свирепые соплеменники, заметив его усмешку, проходя мимо, приветствовали его. Он видел, как в тени исчезают последние силуэты, слышал обрывки ссор, топот человеческого стада, разбредавшегося на отдых, а потом, дрожа от гнева, вошел в дом.

Небольшое окошко, открытое сквознякам ради прохлады, пропускало лунный свет. Он освещал ноги Эйримах и обрисовывал нечто вроде ореола вокруг ее красивого лица. Чтобы избежать побоев или нравоучений хозяина, она прибегла к примитивной уловке – притворилась спящей.

Он стоял над ней, полный порочных желаний, – так речные воды захлестывают берега во время прилива.

Это была темная страсть, где сливались мрак и вожделение – такое смешение случается в торфяных болотах, когда меж изъеденных кислотой растений булькают пузырьки газа, когда светящиеся огоньки мерцают на вязких останках низших существ, когда темная ряска не дает подняться волне, а на скользкой глине кишат головастики и саламандры.

Эйримах почувствовала, что кто-то заслоняет ей свет, затем она ощутила совсем рядом жаркое, тяжелое дыхание. Она открыла глаза.

Вер-Скаг стоял перед ней на коленях, его лицо было перекошено чудовищной гримасой. Эйримах прочитала в нем ту скрытую опасность, которая может и привлечь, и испугать женщину. Она вскочила и бросилась за дверь. Там ее схватили, втащили обратно в хижину, повалили на землю.

Она отбивалась, кричала, кусала и царапала насильника, и тогда из комнаты появилась коренастая фигура: жена Вер-Скага!

Через мгновение она уже кричала от ярости, так беснуется крот, обнаружив в своей норе незваного гостя. Она кидалась на вождя, хищными зубами впивалась ему в шею, царапала лицо, обрушивала на него страшные проклятия.

Он выпрямился, с дикой ненавистью занес над ней кулак, но не решался ударить, чувствуя, что в ней больше, чем в нем силы, жестокости и решимости.

Эйримах забилась в угол, а супруги продолжали свой поединок. Затем, когда ревность женщины утихла, вождь ушел в другую часть дома, но перед этим объявил Эйримах, что она будет принадлежать ему, а не Ин-Кельгу, что это его право господина, и он им воспользуется. Вскоре он заснул как убитый, тем особым животным сном, присущим грубым натурам.

В холодном свете луны девушка погрузилась в раздумья. Ей была свойственна особая тонкость и способность размышлять, иначе говоря – сила завоевывать и управлять мирами способом более надежным, чем грубая мощь. Эйримах казалось, что она может одолеть Вер-Скага – так рассудительное насекомое неожиданно гибнет под камнем, под который старательно делает подкоп.

Если Вер-Скаг прибегнет к жестокости, она погибнет, но одновременно с этим в ней говорил вековой человеческий опыт, когда качество побеждает количество, а хитрость – силу.

Она решила бежать, но Вер-Скаг запер дверь и окно, и если она попытается открыть их, он проснется от шума, и тогда ее постигнет страшная участь. Теперь, когда она увидела волнение Ин-Кельга, хрупкое целомудренное чувство ярким цветком расцвело в ее душе. Она дрожала от любви и страха, пытаясь выбраться из дома.

Она поползла к двери, мимо комнаты, где спал вождь;