Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

– Что ж, неужто ни одного честного человека нет, преданного России? – недоумевал Румянцев.

– По Салдерну, граф Флеминг, воевода померанский, единственный твердый и надежный человек, друг России по внутреннему убеждению.

– Не так уж много наших сторонников в Польше, как видно. А может, он не знает? Как вы-то думаете? Ведь вы много там служили, должны знать людей, да и обстановку. От этого очень многое зависит и в нашей борьбе с турками…

– Я понимаю вас. Но я так мало был в Варшаве, по сути, проездом сюда, а со времени моей службы там прошло уж несколько лет. Так давно, что многое изменилось за это время. Польша – это такая страна, где все может каждую минуту, если не секунду, измениться. Вот даже Салдерн… Все знают его как жесткого, сильного человека, а приехал туда – и через несколько дней не узнать его: сама умеренность и кротость. Он пытается сблизиться с Чарторыйскими, воеводой русским и его братом – канцлером. А воевода русский сделал все для того, чтобы заставить короля удалиться от России.

– Если Салдерн сближается с Чарторыйскими, – задумчиво поглядывая на князя, размышлял Румянцев, – то, значит, он меняет курс русской дипломатии. Во всяком случае, сворачивает с той дороги, по которой шел его предшественник князь Волконский, успевший за короткое время своего пребывания поссориться как с королем, так и с Чарторыйскими. А как же без них-то завоевать симпатии Польши? И неужто Салдерну удастся вновь покорить короля?

Румянцев, может, впервые за последние месяцы с таким удовольствием погружался в далекий для него мир большой дипломатической игры, и он чувствовал, что и князь Репнин с охотой поддерживает этот разговор.

– А королю деваться некуда, кроме как поддерживать дружбу с Россией. Салдерн говорил мне, что король плохо кончит. Сердце короля, говорит, хорошее, но беда в том, что голова его испорчена. И вряд ли возможно ее вылечить: трудно излечить мозг, пораженный постоянными иллюзиями. И прежде всего Салдерн задумал помирить короля и его друзей с императрицей и Россией, а потом уж заняться примирением поляков между собой.

– Что же он предполагает сделать для этого? Недавно я получил письмо от короля. Так он вполне уверен в своих повелениях и просьбах.

– О, он еле-еле сводит концы с концами, как говорится. И Салдерн говорил, да и сам это знаю, что он все время сидит без денег. Ему нечего есть и нечем платить своим служителям, он живет в долг. Он задолжал почти каждому жителю города, и нищета его окружает. На второй же аудиенции Салдерна он просил у него денег, ибо он совершенно уверен, что наша всемилостивейшая императрица не оставит его в таком крайнем положении.

– Но сколько же может продолжаться сие крайнее положение? – посуровел вдруг граф Румянцев.

– А что оставалось Салдерну, когда польский король со слезами просил денег: предстояли королевские именины, а во дворце ничего нет для пирования. Ясное дело, Салдерн дал пять тысяч на следующий же день утром, а вечером у короля – роскошный бал с ужином.

– Неужели такими подачками можно приобрести доверие короля? – Графу Румянцеву трудно было представить такое положение.

– Конечно, этими подачками он хочет заслужить доверие короля, а потом заставить действовать его согласно с интересами России. До каких же пор будет идти эта внутренняя польская смута, которая просто раздирает государство! Число конфедератов увеличивается с каждым днем. Салдерн задумал организовать реконфедерацию, и король должен помочь ему в этом.

– А что наши войска бездействуют? Ведь там их немало? – Сколько уж раз задавал этот вопрос Румянцев самому себе, но так и не находил ответа, получая из Польши отрывочные сведения.

– Большая часть наших командиров хотят этой малой войны. Во время ее они могут безнаказанно грабить, притеснять, злоупотреблять своим положением. Наши офицеры успеют сделать Польшу пустынею, если их сейчас не остановить. А каждое злоупотребление порождает новое число конфедератов: поляк не терпит надругательства над собой и своими ближними, он вспыхивает как порох и взрывается яростным отмщением.

– А генерал Веймарн, видимо, ничего поделать не может.

– И здесь опять сошлюсь на Салдерна, который столь же решительно, как и обо всем, заявлял, что Веймарна необходимо убрать из Польши, как человека неспособного управлять военными действиями, как человека робкого, нерешительного, мелочного, желчного. Он прямо высказывает ту мысль, что не может надеяться на успех, если останется главным военным начальником генерал Веймарн. Можете себе представить, что в Варшаве свободно разгуливают конфедератские вербовщики…

– Неслыханное дело! – воскликнул фельдмаршал, пораженный новостью.

– Более того, ваше сиятельство. Бросают каменьями и черепицей в русские патрули, бывает и так, что стреляют из ружей и пистолетов. Еще Вяземский жаловался на эти преступления великому маршалу, а тот находил всегда тысячу уверток, чтобы оградить виновных от правосудия.

– Поразительное, неслыханное дело. Выходит, мы теряем честь нашего славного оружия там? – Репнин явно разбередил душу фельдмаршала. – И что же, нет там добрых русских офицеров и солдат, способных проучить конфедератские шайки? Вот совсем недавно какой-то летучий отряд конфедератов оказался в Полтаве, ограбил там купцов, а мне шлют жалобу…

– Да как нет? Есть доблестные и неустрашимые солдаты и офицеры. Вот генерал-майор Суворов, полковник Лопухин.

– О Суворове знаю. Славный военачальник, был у меня в команде под Кольбергом, смелый, решительный командир.

– Ну а другие военачальники порой наносят мелкие щелчки по конфедератским отрядам. Соберут добычу по мелким шляхетским усадьбам, расположатся по квартирам, едят, пьют, гуляют, пока вновь где-нибудь не соберутся конфедераты и не ударят по нашим отрядам. А бывало и так, что наши вместе с конфедератами пировали.

Время проходило незаметно, а между тем фельдмаршалу необходимо было принять еще множество людей, которые нуждались в его резолюции и помощи.

– Как жаль, Николай Васильевич, что у нас так мало времени для столь важного разговора. Дела, дела…

Князь Репнин встал, полагая, что пора уходить. И действительно, приказ Румянцева он уже получил, все его распоряжения знал. Так что он в курсе всего того, что должен был сделать в Валахии, куда немедленно отправлялся.

– Важность поста командующего в Валахии, Николай Васильевич, вы прекрасно понимаете. Знаете и расписание, кто из генералов определяется в ваш корпус и какие полки его составляют. Вам предстоит разделить корпус на бригады и выбрать в начальство над Бухарестом такого человека, который мог бы исполнять все намеченное в ваше отсутствие. Такого лица пока нет в Бухаресте. Вы примете на месте все до сего корпуса принадлежащие письменные дела…

– Ваше сиятельство, – наконец спросил князь Репнин, – а какие вообще планы намечаются на эту кампанию? Сколько неприятеля сосредоточено против нас, на той стороне Дуная?

– Вот о главном-то, как всегда, в последнюю очередь… – Фельдмаршал минуту помолчал, а потом так же точно и строго заговорил: у него все было давно уже продумано и все взвешено. – Турно, Турно – вот эта крепость, как соринка в глазу, застряла на нашем берегу. На высокой горе она расположена, как бы под охраной пушек Никополя на той стороне Дуная. Между этими крепостями существует крепкая связь, такая, что нам не удается ее пока разорвать. Никополь и подкармливает Турно, снабжает припасами оружейными и орудийными и всяческими другими. Так что в Крайове вы можете оставить лишь легкий отряд, который мог бы беспокоить неприятеля в случае, если он действительно вторгнется в тот край. А если не сможет удержать превосходящих сил, то всегда успеет скрыться в горах, лежащих в верхнем течении Ольты. Главное – взять Турно и не дать туркам свободно действовать на нашем берегу, расположить сторожевые посты так, чтобы невозможно было пройти незамеченными, чтобы они были связаны между собой и помогали друг другу. Я послал генерал-квартирмейстера Боура, тоже недавно вернувшегося из Петербурга, с предписанием обследовать все места будущих сражений, осмотреть и назначить пункты для сторожевых постов, способных воспрепятствовать переходу неприятеля на наш берег. Вам надлежит с ним встретиться и разработать точный план охранения нашего берега Дуная.