Коммунисты - Луи Арагон

class="p1">Он сунул их ей на следующий день, когда она пришла в банк.

— Мишлину видела? Какую вам угодно книжку: на двадцать или на пятьдесят чеков?

Одну фразу тихо, другую громко.

— Повидаю сегодня. Пожалуй, на пятьдесят. Восковка готова…

— Скажите, Лебек, как вы полагаете… — обратился к Лебеку его сослуживец Гриво. Они разговаривают друг с другом. Маргарита смотрит на сослуживца Лебека: бородатый господин в пенсне с вырезанными лункой стеклами и в пестрой жилетке. Слышал он или нет, как она сказала: «восковка»? Может быть, он не знает, что такое «восковка», этого многие не знают… Чтобы скрыть смущение, она вынула из сумочки зеркальце и напудрилась.

— Простите, сударыня, что я позволил себе оторвать моего коллегу…

Господин Гриво всегда чрезвычайно любезен с дамами. Он уже опять сидит за своей конторкой. — Да, Корвизар, как насчет лозунгов? Не забудь сказать Вюильмену, что надо привлечь молодежь… он знает, кого я имею в виду…

— Значит, теперь я вкладчица «Сосьете женераль»… Надеюсь, что мне не придется жалеть о прежнем банке, услугами которого я пользовалась в течение пятнадцати лет… но ваше отделение ближе… а сейчас это особенно важно…

— Да, мадемуазель, вы совершенно правы… сейчас это особенно важно. Я уверен, вам не придется раскаиваться в том, что вы поручили нам управление вашими ценными бумагами…

За мадемуазель Корвизар уже стояли двое — дама, похожая на англичанку, которая выложила из огромной сумки для провизии гору кредиток в десять и двадцать франков, и старый кюре, который, покорно вздохнув, возвел очи к небу и вытащил четки.

* * *

— Послушай, Маргарита… Ну, конечно, работать будем. Все готово… только… Ой, как мне это неприятно, ты бог знает что обо мне подумаешь.

— Что с тобой, Мишлина? Боли в животе?

— Да, немножко… только это не то, что ты думаешь. Это от ломтика сала… Вчера на работе я поела с таким аппетитом…

— Да, мы все время забываем, что ты беременна… Но ты понимаешь, какое сейчас положение… Сказать, что никакой опасности нет, нельзя. Но у тебя условия лучше, сосед ушел в армию, жена его эвакуировалась, и никто не знает, что ты коммунистка. Кому-нибудь известно, что ты вступила в партию?

— Я же тебе сказала, что у меня не те боли. Я с радостью готова делать все что угодно. Я отлично знаю, что….. мне сказал Гильом…

— Ну, так в чем же дело?

— Дело тут не во мне. А в ротаторе. Дай я тебе все расскажу, а потом уж ты рассудишь. Вот ты говоришь, никому не известно, что я в партии, а ведь это не так… Лемерль знает, и этого довольно!

— Я тебе сама говорила, что ему доверять нельзя, но Лемерль, верно, уже думать позабыл о тебе… ты была только на одном собрании… как раз перед самым концом…

— Дай мне сказать. Совсем это не то. Лемерль… с тех пор как мы были вместе у этого старичка, как его? Да, у Мерсье… С тех пор он никак от меня не отвяжется, понимаешь? Дожидается у ворот фабрики. Сюда приходит. Говорит, что вместе со всей ячейкой отвечает за меня перед Гильомом. Вот он и заботится обо мне… так заботится, что вчера вечером цветы принес… вон они, в банке из-под варенья.

— И ты их не выбросила?

— А зачем выбрасывать? Цветы красивые… разве цветы виноваты? Понимаешь, он за мной ухаживает, а я ему говорю: и как вам, господин Лемерль, не совестно приставать к беременной женщине! А он мне в ответ: почему вы меня называете «господин Лемерль»? И товарищем Лемерлем тоже не надо, меня зовут Фернан… Некоторые женщины, — это он говорит, — когда беременны, особенно соблазнительны…

— Гадость какая! Выгони его вон!

— Так-то оно так… да только он при каждом удобном случае старается напомнить про тот вечер у его приятеля Мерсье… и что ротатор сюда принесли, он отлично знает. Я ему, конечно, сказала, что ротатора давно уже нет… но ведь он не обязан мне верить… а потом тебя он тоже знает… Так вот, если он не совсем подлец, мне особенно бояться нечего. Ну, а если он настоящий подлец, лучше обезопасить себя от него…

— Мне уже досталось от… ну, словом, от того товарища, который поручил мне эту работу, когда я рассказала про Лемерля… А ведь мы с ним только один вечер… Он тебя шантажирует? Самым откровенным образом?

— Понимаешь, этого сказать нельзя… Пока у меня просто такое ощущение. А потом он жалуется, что несчастлив в семейной жизни, что у него жена, которую он жалеет и не бросает, потому что она уже не молодая… что с ней без него станется? Но жизнь она ему отравляет.

— Вот этому я охотно верю.

— Он поет романсы. Берет за руку. Приглашает пообедать с ним. Я всячески стараюсь от него избавиться. Но я его побаиваюсь. Ну, как, по-твоему, если придется постоянно пользоваться ротатором?..

— Да, надо подумать… Во всяком случае, сейчас нельзя терять ни минуты. Надеюсь, в такой поздний час он к тебе не заявится?

— Ну, что ты, Маргарита!

В голосе ее был такой упрек, и лицо она закрыла руками. Какая она еще девочка!

Они достали из шкафа ротатор, спрятанный там под бельем. Установили его.

— А твой Гильом тебе пишет?

— Не очень часто. Он не любит писать. Из последнего письма я поняла, что там с ним кто-то очень важный.

— Важный? Что это значит?

— Ну, словом, кто-то от нас, из партии, свой.

— Ишь, как ты научилась говорить: свой.

— Ну, конечно. Валье никогда по-другому не говорит. А кто для него свой, тот и для меня. Ох…

— Что с тобой?

Мишлина оперлась о стол.

— Так, пустяки… затошнило… от запаха краски, должно быть… Смешно, какой делаешься, когда в положении… Ну давай поскорей приниматься за дело.

В конце концов, раздумывала Маргарита, если этот чувствительный кот в самом деле приударяет за Мишлиной… ведь не донесет же он на нее… какой ему интерес? Во всяким случае, надо, чтоб они пореже видались. Посоветоваться с Лебеком я не могу… в банке очень трудно разговаривать… подробно все объяснять, да он и не поймет. — Осторожно, смотри, чтоб восковка не сдвинулась! — Только женщина может понять… Правильно, поговорю с Розой… мы условились с ней на понедельник…