Коммунисты - Луи Арагон

длинная, не большая, а длинная, на первый взгляд слабая, и все-таки мужская, с набухшей веной… пальцы Сесиль ощущают пожатие этой руки. От Люка, каким она его знала прежде, ее всегда отталкивали назойливые разговоры о поэзии, доходящие до безвкусицы. А тут вдруг… что с ней? Ее как будто тянет к этому мужчине, которого, видимо, волнует ее близость. С другого конца стола слышится визгливый хохот Риты Ландор. Должно быть, Фред нашептывает ей какие-то сальности. Матильда степенно беседует с Симоном, а Мало ведет со своей соседкой разговор на гастрономические темы… кто его соседка? Ах, да, Сесиль видела ее несколько раз — родственница Симона, жена Сен-Гарена. Но всего этого как будто нет… Есть только близость мужчины… не Люка, Люк — это слишком конкретно, это знакомый, который ничуть ее не увлекает… нет, мужчина. Мужчина, который обычно скрывается под этим именем, под элегантным костюмом, под изысканным снобизмом писателя Люка Френуа. Право же, когда она садилась за стол рядом с Люком, ей и в голову ничего не приходило. А потом, не знаю что — быть может, таинственный полумрак, его голос, возникшая между ними интимность… Не влюбиться же я собираюсь в этого чужого мужчину? Когда она мысленно произносит «мужчина», ее охватывает истома. Странно. Что со мной? И о чем это он говорит?

— Решено было не говорить о войне, Люк.

— Да я вовсе не говорю о войне. Что вы, Сесиль? Если я случайно и произнес слово «война», так лишь затем, чтобы отойти от нее и приблизиться к вам… Вы не находите, мой друг, что от этого фантастического вечера веет безумием?.. Вы ведь позволите мне называть вас «мой друг»? — Его ладонь и пальцы скользнули вверх по руке Сесиль, к локтю. Сесиль вздрогнула. Он принял это за согласие, за дальнейший шаг к той хрупкой, немыслимой близости, которая разлетится от любого пустяка. — Да, война… тут все единодушны… никто ее не хочет. Разве что несколько безумцев и банкиров… Все бегут от нее… отрицают ее… а она все-таки существует… К чему о ней говорить! Это такой ужас, и так естественно отринуть ее не только сердцем, но и устами… и на миг, на короткий миг, с помощью колдовских чар ощутить себя любовниками… — В сдавленном звуке голоса и во внезапной паузе чувствуется неуверенность… Сесиль спешит прервать молчание: — Хотите пить? — Он говорит «нет» пожатием пальцев у сгиба ее локтя. — …любовниками… О чем я говорил? Не правда ли, мы безумны, но как чудесно быть безумными вместе, в унисон… Да, но и в этот миг упоения она становится между ними, грубая, отвратительная, точно пролитый стакан красного вина… а что если это кровь? Не хочу я говорить о войне. Пусть она будет, раз не в нашей власти сделать, чтобы ее не было! Но закроем на нее наши глаза, они созданы для иных видений. Будем редкостным исключением — противопоставим гнусной действительности самое сокровенное, что мы таим в себе… этого уж никто у нас не отнимет, несмотря на весь шум, на сообщения по радио, на жирные газетные заголовки, на военные штабы с их суматохой и на тех, что умирают жалкой бессмысленной смертью. Я вовсе не говорю о войне, Сесиль, я за вами ухаживаю, вы видите, я только ухаживаю за вами, и больше ничего… Странно, почему это мне раньше не приходило в голову поухаживать за вами?

Сумерки совсем надвинулись, а дождь припустил; весело барабанили крупные капли, хотя их шум и приглушала листва.

И разговоры за столом, смешки, перешептывания, отдельные выкрики сливались в общий, все нарастающий гул. — Что с нами, Сесиль? Что со мной? Меня неудержимо влечет к вам… Сам не понимаю, откуда это вдруг взялось… Я не говорю с вами о войне, но, понимаете, все смешалось — затаенный панический страх и желание схватить вас, сжать в объятиях… Поймите же, вы — это жизнь. Как все, решительно все сейчас, я непрестанно думаю о смерти, о своей смерти… Я не буду говорить вам о войне, Сесиль, но если мы, встав из-за стола, выйдя из этой комнаты, не погрузимся в тайну и мрак широкого ложа, и оно не застонет, приняв нас — это будет безумием… непоправимым безумием…

Когда шум голосов и передвигаемых стульев, стук ножей и вилок, казалось, достиг апогея, раздался тоненький резкий звон колокольчика, кто-то захлопал в ладоши, и Сюзанна, взвизгивая от смеха, пронзительным голосом стала звать слуг. Слуги поспешно закрыли створки высоких окон, отгородив комнату от дождя и мокрой листвы. Задернулись бледноголубые занавеси, подбитые пунцовым шелком, а в огромных люстрах с подвесками вспыхнули пучки ярких огней, и глазам стало больно от внезапного света.

Рука сидевшего рядом мужчины соскользнула со стола, словно мертвая. Сесиль задумчиво улыбалась. Сосед справа, о котором она совсем забыла, наклонился к ней с вопросом: — Прикажете красного или белого, сударыня? Дворецкий ждет ответа…

Сесиль стало ужасно стыдно своей невежливости. Тем более, что сосед ее, чопорный господин лет пятидесяти восьми, в стоячем крахмальном воротничке, светлосером костюме, с разделенными на прямой пробор и выбритыми на висках рыжеватыми волосами, был не кто иной, как Бердула, Амбруаз Бердула, член Французской академии, и его несомненно посадили рядом с ней потому, что она одна из всей семьи разбиралась в литературе, так же как по левую ее руку посадили Люка Френуа. Она поспешила извиниться. — Да, сударыня, вы пренебрегли мной… Это право молодости… — Госпожа Виснер была положительно очень мила, ничего общего с материнской родней. Теперь она обратила все свое внимание на академика. Однако она украдкой взглянула на Люка. Прославленный автор «Детства в Люзиньяне» и «Мелузины из Отейля» при ярком свете показался ей совсем другим, чем в романтических сумерках: длинные волосы ни к чему при военной форме, лицо неинтересное, мало выразительное, плечи непропорционально узкие по сравнению с головой. Сесиль сразу стало ясно, почему Френуа никогда не нравился ей. Она покраснела за свое мгновенное увлечение, за этот чувственный порыв. Вот до чего она дошла… так многие женщины от пустоты душевной оказываются беззащитными перед первым встречным и отдаются без оглядки, пока длится иллюзия. Она ощутила острую ненависть к Фреду. И отчаянно ухватилась за мысль о Жане.

— О чем они все толкуют, сударыня? — говорил Бердула, аккуратно разрезая на ровные кусочки шницель по-венски. — Послушайте Висконти или вашего супруга, госпожу Сен-Гарен или нашу милейшую Сюзанну… Все политика… политика. Это проклятие и