Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер

Берлин, 31 октября

Говорят, что Гитлер примчался из Франции, где встречался с Франко и Петэном (участники встречи рассказывают, что французский маршал произвел большое впечатление на фюрера, но не Франко), во Флоренцию, чтобы удержать Муссолини от вторжения в Грецию. Он опоздал на четыре часа, и к тому моменту, когда встретился с Муссолини, отступать было поздно. Дело в том, что Гитлер думает, будто может захватить Балканы без боя. Он не хочет войны там по двум причинам: во-первых, она нарушает и без того недостаточные коммуникации, необходимые для доставки продовольствия и сырья с Балкан в Германию; во-вторых, она заставляет его еще более распылять свои вооруженные силы, которые должны сейчас удерживать линию фронта, простирающуюся более чем на тысячу миль от Нарвика до Эндайе на западе, и протяженную границу с Россией, где он держит минимум тридцать пять дивизий и целый воздушный флот. Гитлер, говорят, обозлился на своего младшего партнера по Оси за его своеволие.

С приближением зимы становится очевидным, что этой осенью германской попытки вторгнуться в Британию не будет. Почему такая попытка не была предпринята? Что произошло с главными направлениями гитлеровской стратегии? Почему нет окончательной победы, нет до сих пор триумфального мира? Мы знаем, что в начале июня он был уверен, что все это случится к концу лета. Его уверенность вселила такое же чувство в вооруженные силы и весь германский народ. И он, и они в этом не сомневались. Разве не были установлены, покрашены и увенчаны сверкающими орлами, свастикой и черно-серебряными железными крестами трибуны для грандиозного парада победы через Бранденбургские ворота? Они были готовы в начале августа.

Что же, в самом деле, вышло не так?

Пока мы не знаем полного ответа. Кое-что можем собрать по кусочкам.

Во-первых, Гитлер колебался, и его колебания наверняка могли оказаться такой же колоссальной ошибкой, как нерешительность германского верховного командования под Парижем в 1914 году, и это есть поворотный момент в нынешней войне, который никто из нас не в состоянии пока осознать, хотя, конечно, еще слишком рано об этом говорить. Французская армия была уничтожена к 18 июля, когда Петэн запросил перемирия. Многие из тех, кто следил за германской армией во Франции, предполагали, что Гитлер немедленно развернется и ударит по Британии, — куй железо, пока горячо, пока ему и его великолепной военной машине еще приписывают обладание магической формулой непобедимости. Англичане, Гитлер знал это, содрогнулись от обрушившихся на них титанических ударов. Они лишились своего союзника Франции. Они только что принимали дома деморализованные остатки своих континентальных экспедиционных сил, дорогостоящие и невосполнимые вооружение и техника которых остались брошенными на пляже Дюнкерка. У них не было больше хорошо организованной и оснащенной сухопутной армии. Их береговая оборона была ничтожной. Их всемогущий флот не мог воевать в полную силу в тесных водах Ла-Манша, которые отныне контролировали геринговские бомбардировщики и «мессершмитты», действовавшие с приморских баз.

Такова была ситуация, когда 21 июня Гитлер вышел на маленькую поляну в Компьенском лесу, чтобы продиктовать Франции жесткие условия перемирия. Теперь я вспоминаю, хотя в то время этот факт не произвел на меня никакого впечатления, что в Компьене со стороны немецких военных не заметно было никакой спешки в том, чтобы покончить с Британией. Собирая по крупицам, когда прошло уже немало времени, отдельные обрывки разговоров, подслушанных то там, то здесь в Компьене и в Париже, я понимаю, что был намек Гитлера: хотя вторжение в Англию и должно быть быстро и тщательно подготовлено, необходимости в нем никогда не будет. Черчилль примет тот мир, который уже вынашивал в своей голове маленький австриец. Это будет мир по-нацистски, он отделит наконец-то Великобританию от континентальной Европы; это будет просто перемирие, передышка, во время которой Германия сможет сосредоточить на материке настолько превосходящие силы, что Британии придется в конце концов без боя склониться перед нацистским завоевателем, и такой мир поможет Черчиллю спасти свое лицо. И он его примет. Думаю, Гитлер действительно верил, что так будет. И эта его уверенность сдерживала и замедляла работу, которая была необходима для вторжения сокрушительной силы — строительство и сосредоточение барж, понтонов, погрузочных средств и тысяч видов различного снаряжения.

Позднее. 1941 год. Эта передышка могла быть использована и для того, чтобы свести счеты с Россией. В конце июня некоторые наблюдатели были уверены, что Гитлер искренне стремился заключить мир с Англией (разумеется, на своих условиях), чтобы заняться Советским Союзом — своей постоянной долгосрочной целью. Гитлер, по их мнению, был убежден, что англичане это поймут. Разве политика Чемберлена, министра иностранных дел, не подстрекала к тому, чтобы германская военная машина повернула на восток против России? Тот факт, что в последние дни июня и первые три недели июля германские дивизии одна за другой отзывались из Франции и спешно направлялись в то место, которое немцы обычно называли «русским фронтом», похоже, подтверждает это. Что, впрочем, не бесспорно. Россия, Гитлер знал, была слаба. С Россией можно было подождать. Что было действительно важно, так это убрать с пути Великобританию. Его помыслы еще были полны противоречий. Он очень ясно понимал, что гегемония на континенте, не говоря уж о прочном положении в Африке, никогда не будет в безопасности, пока Британия удерживает свое господство на морях и обладает растущими военно-воздушными силами. Но Гитлер должен был знать, что Британия, пусть даже побитая и нетвердо стоящая на ногах, после всего, что случилось во Франции, Бельгии и Нидерландах, никогда не примет мира, который лишит ее власти на морях и ослабит ее нарастающую мощь в воздухе. Но это единственный мир, который он в состоянии был предложить ей. Однако решающим фактором, по-видимому, оказалась его уверенность в том, что Черчилль скорее предпочтет принять такой мир, чем оказаться перед угрозой германского вторжения.

Гитлер, вполне возможно, ожидал, что Черчилль первым сделает шаг к миру. Разве англичанин не понял, что он проиграл? Гитлер готов был ждать, когда это дойдет до сознания твердолобого британца.

Он ждал месяц. Прождал всю чудную последнюю неделю июня и первые три недели июля. В Берлине до нас доходили слухи, будто в Стокгольме установлены контакты между Берлином и Лондоном и ведутся переговоры о мире, но подтверждения этому мы так и не получили. Скорее всего, их и не было.

19 июля Гитлер выступил в рейхстаге. Он публично предложил Британии мир, хотя и не раскрыл его условий. Но тот факт, что большую часть того заседания он посвятил присвоению званий фельдмаршалов своим генералам, как будто война уже победоносно завершилась, показал: Гитлер был твердо уверен в том, что Черчилль будет добиваться мира.

Люфтваффе тогда уже более месяца как прочно закрепились на Северном море и Ла-Манше, но немецкая авиация воздерживалась от каких-либо серьезных налетов на землю Британии. Гитлер выжидал.

Я думаю, что немедленная и резкая реакция в Англии на его «мирное предложение» оказалась для него шоком. Он не был готов к такому скорому и категорическому отказу. Видимо, он колебался до конца июля — двенадцать дней, прежде чем принял этот отказ как окончательный ответ Черчилля. Но к тому времени было в значительной степени потеряно полтора месяца драгоценного времени.