Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы - Елена Арсеньева

– Скажите, Аделина Астафьевна, – вкрадчиво проговорила Алёна, – ну, я понимаю, в актерской среде так принято – брать псевдонимы. – И в писательской – тоже, могла бы добавить она, но не стала. – А почему вот у этого художника псевдоним? Потому что фамилия Канавин казалась ему неблагозвучной? Конечно, Канавин – не бог весть что, но Григорьев – как-то очень уж просто. Взял бы какой-нибудь звучный псевдоним, – ну, не знаю… типа… типа Фоссе!

У нее даже губы похолодели от собственной наглости. Но Аделина Астафьевна ничуть не удивилась, а только усмехнулась невесело:

– О, да вы в курсе дела! Слухи, значит, пошли?

– Пошли, – подтвердила, сама себя не слыша, Алёна: подтверждалась ее самая смелая догадка!

– Да, – вздохнула Аделина Астафьевна, – Петенька не то чтобы отрекся от фамилии отца, но и брать ее не захотел. Не мог простить, что Алик развелся с его матерью. А Алик всегда Лидуше, ну, своей первой жене, которая в Питере осталась, помогал чем мог, и деньгами, и всем, и Петю помог устроить в хореографическое училище, правда, только в Башкирское, ну что ж, тоже хорошая школа, Петенька выучился, и потом его Алик пристраивал то в один театр, то в другой. Алик очень жалел, что сын не стал художником. Сам-то Алик был невероятно талантлив, он не только рисовал, но и скульптором был хорошим, и кукол делал. Его куклы в театральных костюмах – это что-то невероятное! У него в мастерской была вот такая же кукла, как эта дама с рыже-черными волосами. Юбка у нее пышности невероятной, только кавалеры оттуда не лезут. Очень красиво сделано! Я же говорю, Алик был ну просто в каждом деле талантлив. Петенька не в него пошел. Танцевал, правда, недурно, но нигде, ни в каких театрах не задерживался, пока сюда, в наш Оперный не прибился. Рудик Михайловский, это худрук Оперного, с Аликом дружил всю жизнь, ну и не мог его сыну отказать, хотя, конечно, между нами, скандальный человек и вообще не самый лучший танцор на свете!

– А по-моему, вчера он очень неплохо танцевал в «Жизели», – вступилась Алёна исключительно из чувства справедливости.

– Правда? – посветлела лицом Аделина Астафьевна. – Ну, я очень рада за Петеньку. Хорошо было бы, если бы он прижился в Нижнем, отец ему и деньги оставил, и друзьям завещал заботиться… Но вы меня о другом спрашивали. Почему Алик взял псевдоним Григорьев…

Честно говоря, Алёна так обрадовалась, получив очередное подтверждение своей гениальной догадливости, что даже забыла о своем вопросе. Да и имеет ли это теперь какое-нибудь значение?

– А, – сказала она, – ну да, спрашивала.

– Честно говоря, – виновато проговорила Аделина Астафьевна, – я и сама толком не знаю, в чем там дело, но только еще отец Алика взял эту приставку к фамилии. Что-то я такое слышала, будто он вообще фамилию сменить хотел, но не разрешили ему. Тогда он стал писаться везде самостоятельно – Григорьев, в скобочках – Канавин, ну и Алик тоже.

– Да почему Григорьев-то? – спросила Алёна исключительно из вежливости. – Что он сделал, кто он был, Григорьев этот?

– Да не знаю толком, вроде бы предок их, что ли, его бумаги отец Алика случайно нашел под обложкой какой-то старинной книги, и так этими бумагами впечатлился, что даже фамилию решил сменить. Алик даже сына в честь этого предка назвал!

У Алёны даже в висках застучало!

– А что за бумаги, не знаете? – с усилием выговорила она.

– К сожалению… – покачала головой Аделина Астафьевна. – Алик был не очень доверчивый человек. Довольно замкнутый. У него практически не было друзей. Со второй семьей тоже не сложилось, детей там не было, сын Маши Градской, второй жены Алика, вырос и уехал, она умерла, там какая-то неприятная история произошла… Алик все мечтал с сыном этим встретиться, он же его вырастил, привязался к нему, планировал поездку за границу, но болезнь мешала, да и Петенька злился, ревновал… Так ничего и не успел. Думаю, Алик чувствовал, что умирает, потому что среди ночи вдруг вызвал такси и поехал в свою мастерскую… знаете на Рождественской мастерские художников?

Алёна кивнула. Там же была и мастерская Лешего.

– И там у него случился приступ… а он был один… Ну, в общем, понятно.

Аделина Астафьевна печально вздохнула, но тотчас оживилась, схватила Алёну за рукав, дернула, потащила:

– Смотрите, открывают двери! Скорей идемте, надо занять места, там они не нумерованы, кто где успеет, там и сядет.

Честно говоря, у Алёны не было ни малейшего желания смотреть на творение неведомых Вани и Даши. Она с гораздо большим удовольствием поизучала бы еще работы «графа Альберта». Среди них она заметила рисунок, на котором был изображен какой-то забавный молодой человек, стоящий перед зданием Бастилии – той, старой Бастилии, которую восставшие парижане снесли еще в 1789 году и которая знакома последующим поколениям только по гравюрам, – а вот он же беседует с каким-то важным вельможей, вот бредет, босой и сирый, с котомкой на спине, по тропке среди берез – совершенно российский пейзаж! Это какой-то сюжет… Алёна Дмитриева, само собой, обожала сюжеты! Но крошечная Аделина Астафьевна обладала невероятной цепкостью, а сзади напирали желающие «занять место», и Алёна глазом не успела моргнуть, как ее впихнули в зал и начали проталкивать в самый конец ряда.

Народу как-то незаметно набралось изрядно, Аделина Астафьевна где-то потерялась. Алёна увидела рядом дверь, кинулась было к ней, надеясь смыться, но дверь оказалась заперта. Чтобы уйти, надо проталкиваться обратно через весь ряд! А тут и свет погас, и зазвучала музыка, и замелькали на сцене две белые тени – спектакль начался.

Черт… Пришлось сесть.

– Авантюры! Эротика! – дурашливыми голосами кричали со сцены два существа в балахонах. Однако Алёне это было совершенно неинтересно. Она сидела, тупо глядя в одну точку (на самом деле совсем не тупо, потому что в голове ее, как пишут в романах, совершалась гигантская мыслительная работа). Впрочем, иногда она все же взглядывала на сцену. Авантюры пока что заключались в том, что Ваня то и дело норовил залезть на огромную железную стремянку, увешанную разноцветными шариками (по ходу она изображала также Эйфелеву башню). Даша то выбегала в коротюсеньком платьице, которое при каждом повороте норовило приоткрыть краешек ее попки (какой-то дяденька позади Алёны при виде этого одобрительно покряхтывал), то вовсе эту попку обнажала, появляясь в золотистых или розовых стрингах, а бюст прикрывался то золотыми, то алыми сердечками. Видимо, в этом состояла эротика. Дяденька позади громко хлопал и кричал: «Бис!», хотя и так вроде бисее было некуда.

«Как бы смыться?» – с тоской подумала Алёна. Прошло только двадцать минут, а действо, наверное, рассчитано на час, на полтора… Это мыслимо ли вообще пережить?!

В это мгновение на сцене погас свет, зал погрузился во тьму. Ваня выбежал с двумя мощными фонариками и принялся светить ими в зал. Луч угодил Алёне прямо в глаз, и она чуть не вскрикнула от боли.

Ну нет! С нее довольно!

Она вскочила и, наплевав на приличия, принялась протискиваться к выходу. Ряды стояли тесно, и сколько ног отдавила Алёна Дмитриева, а также сколько негодующего шипения выслушала, не поддается исчислению.