Прикосновение теней - Карен Мари Монинг

— Ты кормишь его.

— Иначе он страдает. Сытый, он может иногда отдохнуть. Я убивал своего сына. Пробовал яды. Учился колдовству. Магии друидов. Я думал, что Глас сможет заставить его уснуть, а то и умереть. Некоторое время получалось нечто вроде гипноза. Он прекрасно адаптируется. Идеальная машина для убийства. Я учился. Я собирал Объекты Силы. Две тысячи лет назад я пронзил его сердце твоим копьем, как только узнал об этом оружии. Я заставил Принцессу Фейри приложить все усилия. Не сработало. Там, где он потерялся, он в постоянной, вечной агонии. Для него она никогда не заканчивается. Его вера в меня беспочвенна. Я никогда не смогу...

Бэрронс не сказал «спасти его», и я тоже, потому что пыталась не заплакать. Для Иерихона время слез прошло тысячи лет назад. Он просто хотел освобождения. Хотел позволить сыну отдохнуть. Попрощаться с ним навсегда.

— Ты хочешь отменить его существование.

— Да.

— Сколько все это тянется?

Бэрронс ничего не сказал.

И не скажет. А я поняла, что количество лет не важно. Горе, которое он ощутил в пустыне, не старело. Теперь я понимала, почему его люди готовы меня убить. Это не только его тайна.

— Вы все возвращаетесь в то место, где умерли впервые.

Он напрягся. Я поняла.

Они убивали, чтобы не повторить судьбу сына Бэрронса. Место, в которое они возвращались на рассвете после смерти, было их единственной слабостью. Враг мог поджидать их там и убивать снова и снова.

— Я не хочу знать, где находится это место. Никогда, — заверила я его. — Иерихон, мы добудем Книгу. Найдем заклятие развоплощения. Обещаю. Мы подарим твоему сыну покой. — Меня затопила злость. Кто сделал это с ними? Почему? — Клянусь. Так или иначе, но мы справимся.

Он кивнул, заложил руки за голову и откинулся на подушки, закрыв глаза.

Миг спустя я увидела, как его покидает напряжение. Я знала, что он медитирует, чтобы вернуть самоконтроль. Невероятная сдержанность.

Сколько тысяч лет Бэрронс заботился о своем сыне, кормил его, пытался убить и избавить от боли, пусть хоть на несколько минут?

Я снова вернулась в пустыню, но не потому, что он меня туда отвел. Я просто не могла забыть лицо его сына.

Его глаза говорили: «Я знаю, что ты успокоишь боль».

Бэрронс так и не смог этого сделать. Боль не уходила. Для них обоих.

Ребенок, смерть которого уничтожила его, с тех пор уничтожал его каждым днем своей жизни.

«Умирать, — сказал однажды Бэрронс, — легко. Тот, кто умирает, уходит, только и всего».

Внезапно я обрадовалась, что Алина мертва. Она отдыхает.

А его сын — нет. И сам он тоже.

Я прижалась щекой к груди Бэрронса, чтобы послушать биение его сердца.

И впервые со дня нашей встречи поняла, что его сердце не бьется. Разве я никогда раньше не чувствовала, как бежит в нем кровь? Как стучит сердце? Как я могла этого не заметить?

Я подняла глаза и увидела, что Бэрронс наблюдает за мной с непостижимым выражением.

— Я давно не ел.

— И твое сердце перестало биться?

— Пульс становится болезненным. Со временем придется измениться.

— А что ты ешь? — осторожно спросила я.

— Не твое дело, — мягко ответил он.

Я кивнула. Переживу.

Здесь, в подземелье, Бэрронс двигался иначе. И не пытался ничего скрывать. Здесь он был собой и казался неотъемлемой частью мироздания. Гладко, как шелк, совершенно бесшумно он перетекал с места на место. Если я переставала следить за ним, то тут же теряла его из виду. Оказалось, что он прислонился к колонне — и я спутала его с колонной, — скрестив руки и наблюдая за мной.

Я исследовала его логово. Не знаю, сколько он жил, но было ясно, что бедствовать ему не приходилось. Когда-то Бэрронс был наемником, в иное время, в другом месте, неизвестно, насколько давно. Ему уже тогда нравились красивые вещи, и с тех пор его вкус не изменился.

Я нашла его кухню. Это была мечта шеф-повара — все новинки техники из нержавеющей стали. Много мрамора и красивых шкафов. Морозильная камера и холодильник забиты до отказа. За винный погреб можно было умереть.

Пережевывая сыр и хлеб, я представляла, как Бэрронс проводил ночи, когда я мирно спала наверху, то на четвертом, то на пятом этаже. Он мерил шагами подземелье, готовил себе обед или ел сырое мясо, упражнялся в черной магии, делал татуировки, уезжал на одной из машин. Все это время он был так близко. Обнаженный, на шелковых простынях... Я бы с ума сошла, если бы раньше знала то, что мне известно сейчас.

Бэрронс чистил манго. А я размышляла, где он сумел достать фрукты в Дублине после падения стен. Манго истекало соком. Я слизала сок с ладоней Бэрронса. Затем повалила его на спину, съела мякоть с его живота, опустилась ниже, и закончилось это тем, что моя задница оказалась на холодном мраморном столе. Он снова вошел в меня, а я обхватила его тело бедрами. Бэрронс смотрел так, словно пытался запомнить мое лицо, словно не мог поверить, что я здесь.

Он делал мне омлет, пока я сидела на столе. Мои душа и тело изголодались. Сожгли больше калорий, чем могла восполнить еда.

Одеваться Бэрронс не стал. Я любовалась его спиной и плечами, его ногами.

— Я нашла второе пророчество, — сказала я.

Он рассмеялся.

— И почему вы вечно тянете, прежде чем сообщить о важном?

— Кто бы говорил.

Бэрронс поставил передо мной тарелку и протянул вилку.

— Ешь.

Доев, я продолжила:

— Амулет ведь у тебя, верно?

Он показал мне кончик языка и улыбнулся с видом: «Я тут самый крутой, и лучшие игрушки у меня».

Мы возвращаемся в спальню, и я достаю страницу из дневника Безумной Мори, а с ней и карту Таро.

Бэрронс смотрит на карту.

— Откуда, говоришь, это у тебя?

— Из «Честерса». Парень с чудесными глазами отдал ее мне.

— Кто?

— Привлекательный студент, работает там барменом. Бэрронс вздрагивает, как змея перед нападением.

— Насколько привлекательный?

Я смотрю на него. Его глаза холодны. «Если ты хочешь такой жизни, убирайся из моего дома немедленно», — говорят его глаза.

— Он и в подметки тебе не годится. Бэрронс расслабляется.

— И кто же он? Я его знаю?

Я говорю, где и как они виделись, описываю внешность глазастика, но Бэрронс кажется удивленным.

— Никогда такого не встречал. Пару раз, когда я приходил за тобой, там разливал напитки старик с жутким ирландским акцентом. Но под твое описание он не подходит.