Красный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

Это и создало тот перевес японского духа в той несчастной войне.

Ничего не понимающие наши либералы орали о «пролитии крови», не помня заповеди Макиавелли, что «там, где дело идёт о единстве и силе государства, государи не должны бояться прослыть жестокими».

За ними брели революционеры, развращая армию. А правительство трусливо молчало, отговариваясь, что на Дальнем Востоке была «авантюра» и что не следовало-де русским туда лазить. А если полезли, то уже надо обороняться.

«Не мы напали!» — говорило оно, как будто бы в нападении нет никакой доблести.

В этой войне встали перед нами воочию две древние страны Востока — Китай и Япония; впервые с ними ознакомилось русское общество, и увы, при каких печальных условиях!

Всегда прикованные взорами своими на Запад — русские просмотрели своих огромных и могущественных соседей, тот огромный, крепкий азиатский государственный строй, который стягивает их, недооценили и ввязались в войну с теми народами, которые когда-то, в XIII–XV вв. дали им государственный строй. Русские совершенно не знали культурного Китая.

Не лучше было представление относительно Японии.

Позвольте привести ещё одно напоминание из книги барона Теттау «Куропаткин и его помощники» (СПБ. 1913), где из докладной записки Куропаткина приводится следующий план войны с Японией (подана в феврале 1904 года).

Вот с таким планом борьбы против Азии, с такими понятиями об Азии пришли в 1904 году русские силы на Дальний Восток для того, чтобы схватиться в смертельной схватке!

Тогда русские были для японцев представителями западного мира. А сама Европа способствовала этой войне, для того чтобы свалить азиатского белого медведя, которого она всегда ненавидела. И европеизированный белый азиатский медведь действительно пал в этой борьбе против своей матери — Азии, а вместе с ним пал и всегдашний русский жандарм, хранивший с особой готовностью и рабской отчётливостью мир в Азии для Европы.

Интересы Европы гибнут теперь в Китае, потому что она сама далека; а написать ноту любезному русскому соседу, войска которого стоят на всей границе Китая с севера, ныне не представляется уже возможным, потому что вместо белого медведя стал медведь красный, который машет лапами уже на самый Запад.

Да, только в этом подражании западным образцам мировой политики, в небрежении делами восточными, в отсутствии на них моды можем мы видеть принцип русско-японской войны, которая породила революцию в России. Русские восстали против их прародины, прародины их традиций народных, их основной культуры, и погибли…

Последующее показало, что при такой обстановке возможно.

— Не мешайте русским строить, — недаром говорил мудрый Ли Хун-Чан.

Не мешайте!

Я не знаю, как дело будет впереди, но можно поручиться за одно:

— Никогда русские государственные деятели не будут больше столь легкомысленно говорить о Китае, как они говорили в 1905 году.

Опыт — ум глупцов!

* * *

Было под утро, когда пароход подходил к Дайрену.

Сизый вставал рассвет направо, впереди мигал красный с белым маяк. От него ложился нежный красный и серебряный луч на чёрные воды, которые шумели непрерывно, а бедная моя спутница очень страдала.

Влево зеленели огни — огни предместья Дайрена — Хошигауры. Теперь это дачное место, в котором маленький уютный «Ямато-Отель». Я был в нём раз в весенний и холодный день марта 1920 года, когда перед камином в холле сидела и куталась в плед худущая англичанка, похожая на мопассановскую мисс Гарриет. Теперь она очень далека от нас, эта Хошигаура. А ещё левее, подёрнутые тонким заревом зелёного же цвета, далеко чуть видны огни — огни Порт-Артура — Риоджуна по-современному.

Вот кусок китайской земли, видимой с Жёлтого моря, где лежат жизни русских матросов, солдат, офицеров, откуда ворвался сквозняк, начавший русскую революцию! Пусть совет рабочих депутатов 1917 года был сколком с петербургского хрусталёвского совета 1905 года, — солдатские-то депутаты — эта первая степень революционной организованности солдатских масс — пришла отсюда.

Восток разгорается, небо там, где соскользнули прочь брусничного цвета тучи, оказывается яхонтовым и свежим; всю ночь лил дождь — смывая с палубы предупредительно следы морской болезни.

Буйно разгорается заря, просвечивают огненным багрянцем паруса джонок, уносящихся в море, маяк с нами теперь на одной высоте, и за мысом, на котором он стоит, огни:

— Дайрен!

Я смотрю на это бывшее русское владение, которое как бы медленно поворачивается вокруг своей оси… От солнца небо стало похожим на золотую парчу, и по нему тянутся восходящие над Дайреном облака дыма из могучих фабричных труб. Парча неба сквозь чёрно-фиолетовый прозрачный дым похожа на дымчатый огромный топаз. Острые мрачные сопки чернеют сквозь чёрный дым. А впереди нас, прямо, — пологие и лёгкие в нежном голубом небе, в золоте солнца сквозь тучи, в зелени утра нежатся над сизым морем дальние холмы…

А теперь здесь мир, творческий мир. Свистки паровозов, перекличка пароходов, леса мачт джонок, скользящие сампанги, между которыми плывёт грязная туша нашего парохода.

Плеск, дрожание, стук, грохот. Якорь отдан.

Странно слышать тишину после привычного стука винта «Кайжу-мару», от берега уже мчится полицейский катер. Паспорта. Меры предосторожности.

И пароход медленно подходит к берегу, к огромному бетонному трёхэтажному дебаркадеру, величиной, вероятно, с Ватикан. Сходни с палубы пароходов прямо кладутся во второй, третий его этажи, и там огромные залы на бетонных столбах, полные шарпанья, шорканья сотен японской деревянной обуви «гета»; тут рестораны, базары, пивные, буфеты, чуть ли не народные гулянья…

И тут же конторы, таможня, выдача багажа, перевозка его на электрических тележках и пр.

И стоя на балконе, перед которым развёртывается вид на широкую благоустроенную улицу, где весело бежит красно-жёлтый трамвай и трубит приятным грудным звуком, где весело бегут счастливейшие в мире японские детишки в школу, где тарахтит извозчик, завезённый сюда, как в Харбин, в Мукден, по всей линии Китайской Восточной и Южно-Маньчжурской железной дороги — русскими, мне становится печально донельзя.

Ну, господа, кто же «культурнее»? Япония, Китай, эти «азиаты» или же русские?