Красный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

И дальше оттуда же:

* * *

Как вам это нравится? А это было. Как же тут было не потерпеть краха с такими деятелями страны, при таком осведомлении о противнике?

Проехали Мукден, едем дальше.

Вот станция Сыпингай, на каковых высотах наша армия дожидалась заключения мира. И мир был блестяще заключён Витте, стяжавшим за то титул графа. Закатное солнце заливает аккуратные станционные домики, синих китайцев, японскую толпу женщин и девушек в пёстрых кимоно, в пёстрых, как мотыльки, оби (пояса).

Японцы все для праздничного дня — воскресенье — в своих аккуратных национальных костюмах, смеются, переговариваются, мирно, мирно…

В форме только начальник станции, жандарм с малиновым околышем, да вверху на пригорке, как раз против заходящего солнца, у дверей казармы, расставив ноги, стоит крепкая чёрная фигура японского часового. Жёлтая форма аккуратна, ярок красный околыш на фуражке с большим козырьком, блестит ствол ружья.

Всё дело рук этого солдата. Вся Маньчжурия залита этой японской толпой или же ещё плотнее залита сетью японских организаций.

Японские банки плотно держат в своих руках деловую жизнь севера Китая. Всё дальше и дальше распространяется крепкая спаянная экспансия японцев, не боящаяся тратить время и проложенная в недрах Генро и министерства иностранных дел на многие годы. Им впереди мерещится объединение Востока…

— А русские?

Кровь заходящего солнца — русская кровь. Они пострадали в японской войне так, что страдают от этого до сих пор. Их предал Запад, и они пошли против того, с кем связаны, — против Востока.

Недаром адмирал Рождественский писал в 1906 г. в «Новом Времени» о бое под Цусимой:

Мир оказался разделённым, и из этого разделения цельной встала Азия, и русским, теперь бродящим по этим печальным следам русской крови, нужно пересмотреть свою русскую политику.

И проложить её так, чтобы она шла путями Азии, чтобы им не приходилось лить русскую кровь в великих войнах буйной Европы, судьбы которой им безразличны, и вместо них принять великий мир — мир Азии.

____________

В неожиданной реплике господина Духнина на фельетон о «Последнем странствовании Толстого» — признаюсь, один пункт мне неясен. А именно.

Известно, что русскому человеку свойственна известная устремлённость, вера; вот и тут мой оппонент уверовал в Толстого и для подкрепления своих взглядов приводит даже свидетельства:

— Сам Горький признавал его полубогом…

И сам автор кончает своё писание патетической фразой:

— Как нелепы наши выпадки против этого полубога!

Позволительно по этому поводу задать вопрос:

— Ну, а почему ни Горький, ни сам автор не возьмут и не скажут окончательно и напрямик:

— Толстой просто-напросто бог!

К чему, господа, полумеры? К чему полубоги? Насаждайте прямо богов, великих, могущественных, гениев и так далее…

В русской действительности примерно к этому дело и подходит.

«Коль любить — так без рассудку…»

Ведь были такие — толстовцы, которые бродили по Святой Руси, смущали народ своей анархией и считали, что Толстой — пророк.

Теперь на Руси завелись другие, которые, наоборот, полагают, что полубог не Толстой, а Маркс и Ленин. И этим обеим фигурам вместе, а то и порознь — служат форменные молебны, акафисты и так далее…

Когда Александр Великий из Индии прислал в Грецию заявление, что отныне он — бог, то спартанцы заявили:

— Если он желает называться богом — пусть называется!

Я тоже ничего не имею против того, чтобы господин Духнин называл Толстого или кого там ещё — полубогом, чтил их и даже милостиво прощал Пушкину «его камер-юнкерский кафтан» — какое преступление! Это частное дело господина Духнина. Но я решительно против того, чтобы мой оппонент мешал мне думать, как я думаю, и подымал вопли:

— Подумайте! Он против Толстого! Да он властей не признаёт!

То есть, разумеется, я ничего не имею против того, чтобы господин Духнин доказывал публично свою точку зрения, развивал её на основах общего человеческого разума. Но я решительно против того, чтобы мне заявляли:

— Тут и дышать не моги! Там сам Лев Николаич писали… Они — полубог-с.

Должен решительно сказать, что нам надоели эти полубоги, эти мистики, вроде Мережковского, эти утончённые мыслители, вроде «софианцев»…

Один полубог — Толстой — отрицает всякое государство, призывает не платить налоги, забирать землю и сознательно ходить в лаптях…

Другой полубог, напротив того, — учреждает такое государство, где шкуру дерут с правого и виноватого, отбирают у мужика не только землю, а и зерно, заставляют верить в нелепый материализм и чтить разных милстгосударей за великих людей, слушая их бесконечное враньё…

И самое главное в этих обоих полубогах то, что не бывало в них никогда, как в действительно святых русских людях:

— Милости, терпения и любви к своему младшему и заблудшему брату… Они полны человеческой гордыней и надоедливостью. Идолы, жестокие и несправедливые…

— «Нацию, государство, религию и культуру» — нельзя, господин Духнин, отвергать с лёгкостью необыкновенной, словно бросая на землю кожуру со съеденного апельсина… Эти ценности человеческого духа создавались не восемнадцать лет, не десять лет, а целые тысячелетия. А главное то, что эти ценности не валяются на большой дороге, а они кому-то принадлежат. И если иной владелец плюёт на них тогда, когда у него их «отвергают», то обычный-то человек должен протестовать против этого, протестовать за себя, за своё религиозное, культурное, национальное и прочее достоинство, а не смотреть на «титанов», раскрыв от изумления рот, и не валиться им в ноги:

— Слава тебе, полубоже, слава тебе! Ты у меня отнял семью, отнял моих предков, отнял моё отечество — всё то, что радует меня в этой жизни, а другого мне иметь не дано, ты выкинул меня в холод, слякоть, неуют, революцию осенней погоды, ты питаешь меня в очередях паршивым хлебом, делаешь моих детей туберкулёзными хулиганами, а мою жену — ещё хуже; и при всякой попытке к честному и полному достоинства сопротивлению — ты сажаешь меня в кутузку… Слава тебе!..