Опиумная война - Ребекка Куанг

А чего хочет бог, в особенности Феникс? Чего хотят боги?

— Я буду поклоняться тебе, — ответила она. — Дам тебе нескончаемый поток крови.

Феникс наклонил голову. Его желание было таким же явственным и сильным, как и ее ненависть. Феникс ничего не мог с собой поделать, он стремился разрушать и нуждался в собственном воплощении. Рин могла стать этим воплощением.

«Не делай этого!» — взмолился призрак Майриннен Теарцы.

— Сделай это, — прошептала Рин.

— Как пожелаешь, — отозвался Феникс.

И в храм тут же ворвался поток чистого воздуха, заполнив ее легкие.

И она загорелась. Боль была страшной. Рин не успела даже набрать воздуха. На нее вдруг обрушилась огненная стена, бросив на колени, а потом и на пол.

Рин корчилась в судорогах, царапая ногтями пол в попытке хоть за что-нибудь уцепиться, чтобы справиться с болью. Но боль накатывала волнами, все сильнее и сильнее. Рин хотелось закричать, но горло сжалось и не пропускало воздух.

Казалось, это длилось целую вечность. Рин рыдала и стонала, молча молила невозмутимого бога, чья тень нависла над ней… Что угодно, даже смерть, только не эти муки, ей хотелось лишь одного — чтобы это прекратилось.

Но смерть не пришла, Рин не умерла и даже не поранилась, ее тело осталось прежним, несмотря на пожиравший ее огонь… Нет, она осталась невредимой, только выгорело что-то внутри. Что-то исчезло.

А потом Рин с огромной силой дернуло назад. Ее голова откинулась, руки распахнулись. Она стала сосудом. Открытыми вратами без стража. Сила исходила не из нее, а от кошмарного источника с другой стороны врат, Рин лишь выпустила ее в мир. Из нее вспыхнул столб пламени. Огонь заполнил храм, вырвался в ночь, туда, где далеко-далеко за морем спали в кроватках мугенские дети.

Все вокруг полыхало.

Рин не просто изменила ткань мироздания, не просто переписала судьбу. Она порвала мироздание, проделала огромную дыру в реальности и выпустила в нее огонь мстительной ярости бога, которого невозможно сдержать.

Когда-то на этой ткани были записаны жизни миллионов — каждого человека с острова в форме лука. Обычных людей, которые с легким сердцем ложились спать, потому что деяния солдат за узким морем были для них лишь далекой грезой, обещанными императором великими свершениями.

Но в одно мгновение история их жизни оборвалась.

Всего секунду назад эти люди существовали.

И вот их уже не стало.

Потому что ничто не предначертано. Так сказал Феникс, и он же это доказал.

И теперь в огне обугливалось нереализованное будущее миллионов человек, как будто вдруг погасли звезды на небе.

Рин не могла вынести груз своей вины, и потому отключилась от реальности. Она выжгла ту часть своей души, которая сожалела бы о погибших, ведь если она будет сочувствовать им, всем и каждому, ее сердце не выдержит. Она убила стольких, что предпочла забыть об их существовании.

Это были не люди.

Рин предпочла думать о шипении свечного фитиля, когда его тушат мокрыми пальцами. Она думала о прогоревших палочках с благовониями. Думала о мухах, которых раздавила.

Это были не люди.

Смерть одного солдата — трагедия, потому что можно представить его боль. Рин надеялась, что он погиб в муках, представляла его в мельчайших подробностях — что он носил в карманах, его семью, детей, которых он хотел увидеть после войны. Его жизнь составляла целый мир, и его смерть была трагедией.

Но невозможно умножить эту трагедию на многие тысячи. Это не укладывается в голове. Такой масштаб не представить. Рин и не пыталась.

Та ее часть, что была способна об этом думать, больше не существовала.

Это были не люди.

Просто цифры.

Необходимые потери.

Как ей казалось, прошли часы, прежде чем боль отступила. Рин резкими вдохами глотала воздух. Он никогда не был так сладок. Она медленно потянулась и встала, хватаясь за камни.

Она попыталась устоять на ногах. Но стоило ей дотронуться до камня, как из ладоней вспыхивало пламя. Стоило пошевелиться, и разлетались искры. Рин не могла контролировать дар Феникса, не могла удержать силу внутри или выпускать ее маленькими порциями. Поток божественного огня изливался прямо с небес, Рин была лишь проводником. Она едва сама не растворилась в пламени.

Огонь полыхал повсюду — в ее глазах, струился из ноздрей и рта. Горло горело, и Рин открыла рот, чтобы закричать. Оттуда вырывалось пламя, снова и снова, в воздухе повис пылающий шар.

Каким-то образом ей удалось выбраться из храма. И Рин рухнула на песок.

Рин очнулась в очередной незнакомой комнате, от паники она не могла дышать. Только не это. Нет. Ее снова схватили мугенцы и заковали, ее разрежут на куски и выпотрошат как кролика…

Но она вытянула руки, и путы их не удерживали. А когда она попыталась сесть, ничто ей не помешало. Рин не была связана. На груди было лишь тонкое одеяло, а не веревки.

Рин лежала на кровати, а не связанной на операционном столе.

Это всего лишь кровать.

Рин свернулась калачиком, прижав колени к груди, и мягко покачивалась, пока дыхание не замедлилось, тогда Рин смогла спокойно оглядеться.

Комната была маленькой, темной и без окон. Деревянный пол. Деревянный потолок, деревянные стены. Пол слегка раскачивался, как будто мать качает дитя. Поначалу Рин решила, что ей снова ввели наркотик, иначе как объяснить, что комната ритмично качалась, когда Рин лежала неподвижно?

Но через некоторое время она поняла, что находится в море.

Рин осторожно потянулась, и тут же накатила новая волна боли. Рин попробовала снова, и на этот раз боль была слабее. Удивительно, но ни одна кость не была сломана. Рин осталась невредимой, осталась прежней.

Она перекатилась на бок и осторожно поставила голую ступню на прохладный пол. Потом сделала глубокий вдох и попыталась встать, однако ноги тут же подогнулись, и Рин свалилась на кровать. Она никогда раньше не бывала в открытом море. Ее затошнило, и, хотя желудок был пуст, она несколько минут корчилась в рвотных позывах на краю кровати, пока наконец не взяла себя в руки.

Изодранная и грязная одежда пропала. Кто-то одел Рин в чистую черную рубаху, странно знакомую. Рин изучила ткань и поняла, что уже носила такую. Рубаха цыке.

Впервые ей пришло в голову, что она не на враждебной территории.

Надеясь на лучшее вопреки всему, Рин соскользнула с кровати и нашла в себе силы устоять на ногах. Она подошла к двери. Ладонь дрожала, когда Рин положила ее на ручку.

Дверь распахнулась.

По первой же встретившейся лестнице Рин поднялась на деревянную палубу и, увидев над головой бордовое в вечерних сумерках небо, чуть не разрыдалась.