Королева Бедлама - Роберт МакКаммон

— Ну? — спросила Берри.

— Долгая история. — Мэтью закрыл блокнот и положил на стол, но руку с него не снял. Будто во сне он услышал слова Григсби: «Твой старый замок сломался». Не приходил ли кто-нибудь обшарить его жилище? — Ты эту штуку вчера вытащила?

— Да, через несколько часов после твоего отъезда.

— И тогда же нашла блокнот?

— Тогда же. Потом мы просто оставили все барахло за сараем, пока дед не получил от города разрешения на открытый огонь.

— Понимаю.

— А я вот — не понимаю. — Берри обошла стол и села напротив Мэтью. Ее серьезный взгляд не обещал пощады. — Что это за штука и зачем ты ее прятал? — Блеск понимания мелькнул в глазах: — Ага. Это как-то связано с той бабенкой?

Секунду подумав, Мэтью сказал: «Да». Лучше двигаться дальше, потому что у Мэтью было чувство: если Берри вцепится в какую-то тему, теме станет плохо.

— Мармадьюк тебе рассказывал про Маскера?

— Рассказывал. И листок я тоже читала. — Вдруг веснушчатые щеки вспыхнули румянцем, она подалась вперед, невероятно оживившись: — Это как-то связано с убийствами?

— Да. — Он посмотрел на нее, сдвинув брови. — А теперь послушай, я говорю серьезно: деду ни слова. Ты меня слышала?

— Слышала. Но при чем тут эта дамочка? И куда ты вчера ездил?

— Отвечая на первый вопрос: понятия не имею. Что до второго вопроса, то, наверное, лучше тебе не знать.

— А блокнот? Все эти каракули о выигрышах, проигрышах, еде и… и прочем? — Берри брезгливо поморщилась. — Почему это так важно?

— Опять же понятия не имею. — Вопреки любому здравому смыслу Мэтью решил сообщить ей что-нибудь, потому что она для него вытащила этот каштан из огня. — Но я тебе скажу: есть другие люди, которые ищут этот блокнот, и вопрос жизни и смерти — чтобы они его не нашли. — Он провел рукой по волосам. Все силы в нем будто кончились сразу. — Я думаю, что ночью кто-то вломился ради него в молочную, и слава Богу и всем счастливым звездам, что ты нашла его раньше. Теперь вопрос: можешь ли ты оказать мне величайшую услугу и где-нибудь его сохранить, но так, чтобы он Марми на глаза не попался?

— Мне его хранить?

— Тебе. Мне скоро надо будет съездить в Филадельфию, и я хочу, чтобы блокнот был здесь, когда я вернусь.

— В Филадельфию? А зачем?

— Это к делу не относится, — отмахнулся он. — Ты его для меня побережешь или нет?

Решение этого вопроса не заняло у Берри много времени. С радостью и оживлением она предложила:

— Я его уберу в нижний ящик комода с бельем, под коробку с мелками. Ты же не думаешь, что кто-нибудь вломится туда?

— Не могу сказать. Я думаю, они подозревают, что он у меня, но точно не знают.

Она поглядела на него пристально несколько секунд, и Мэтью увидел, что ее взгляд опустился на его рубашку.

— У тебя трех пуговиц не хватает.

В полной опустошенности он не мог придумать ответа, и ничего не нашел лучше, как только пожать плечами и вымученно, криво улыбнуться.

— Я пойду лучше помогу деду, но сперва уберу это с глаз долой. — Она подняла блокнот и встала. — Да… тут тебе один человек письмо принес. Оно на столике в прихожей.

— Спасибо.

Он подождал, пока она вышла, и только потом встал — боялся, как бы не застонать от внезапной боли, а тогда бы она не отстала, пока не выяснила бы, что болит. Об этом чем меньше говорить, тем лучше. Когда Берри вышла, Мэтью медленно поднялся и вышел в прихожую, где нашел на круглом столике рядом с дверью белый конверт. Беглый осмотр показал, что письмо запечатано красным сургучом с литерой «Г».

Мэтью открыл конверт и прочел:

Дорогой Мэтью, если будет возможно, приходите сегодня чуть раньше трех часов дня в дом номер семь по Стоун-стрит.

С наилучшими пожеланиями, Кэтрин Герральд.

Он снова сложил письмо и убрал в конверт. Интересно, что и миссис Герральд, и Хадсон Грейтхауз — оба в городе. Надо бы побыстрее выяснять, что все это значит, а потом как следует отоспаться во второй половине дня. И это будет хорошая возможность разобрать свой вчерашний день.

Его внимание привлек предмет, которого он раньше не видел: рядом с выходящим на восток окном стоял мольберт художника, а перед мольбертом — стул, повернутый в сторону. На мольберте была закреплена незаконченная работа Берри, и Мэтью, стоя в желтых осколках света, стал рассматривать.

Она представляла собой карандашный набросок портрета Мармадьюка Григсби в профиль. Клок волос торчал посреди лысого черепа, на лунной физиономии выпуклая линза очков закрывала большой глаз, густая бровь готова была задергаться, а изборожденный прожилками нос, опущенный раздвоенный подбородок, складки и морщины даже в этой неподвижности придавали портрету жизнь и экспрессию. Это был он, Мармадьюк. По-настоящему хороший портрет: Берри удалось передать причудливое строение дедова лица без искусственности подчеркивания, но и ничего не пряча. Не льстивый был портрет, а честный. Интересно, правда, какие цвета там будут, когда Берри его закончит. Сочный красный — неугасимое любопытство, густо-лиловый — проза жизни, издание «Уховертки»? Мэтью стоял и смотрел, думая, что быть правдивой — настоящий талант. Не мрачная карикатура тугожопого кретина, как назвала это Берри, а результат изучения человеческого индивидуума, с обнажением всех его качеств, хороших и плохих.

Истинный талант, подумал Мэтью.

Семечко идеи пустило корни у него в мозгу.

Он рассеянно опустил руку — застегнуть пуговицы, которых уже не было, вышел из дому и быстро зашагал в сторону Стоун-стрит.

У номера семь по Стоун-стрит была темно-коричневая дверь, открывавшаяся на лестницу, втиснутую между конторой Мозеса Леверича, скупщика пушнины, и магазином капитана Сайруса Донагана, изготовителя квадрантов, астролябий и прочих инструментов морского дела.

Мэтью поднялся по лестнице и оказался в мансарде, давно взывающей к скребку и метле. Он понятия не имел, какое тут раньше было дело — во времена, наверное, правления Питера Стрювезанта, — но следы былого величия еще блестели кое-где, как крупицы золота в луже грязи. Сверху на лестнице находилась обшитая дубовыми панелями прихожая, где стояла конторка клерка со множеством выдвижных ящиков и стул со сломанной спинкой. Позади конторки — сундук, служивший для хранения свитков карт, документов и тому подобного. Поперек половиц прямо под ногами у Мэтью разлеглось широкое пятно, неприятно темное — Мэтью искренне понадеялся, что это не старая кровь. На той стороне комнаты — дверь, закрытая. Ставни окна распахнуты, открывая дорогу свету, створки со стеклами под слоем грязи и пыли тоже открыты, и воздух свободно гуляет внутри. Из двух окон под нависающей серой черепичной крышей открывается вид на простор Больших Доков, на корабли, ждущие груза и отхода. Зрелище захватывающее. Весь порт как на ладони: телеги, снующие туда-сюда по мостовой, горожане, бегущие по своим делам на фоне домов, изрыгающих дым труб, мачт кораблей, свернутых парусов и солнечной ряби на синей воде гавани.