Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин

Сорокина есть очень сильные стилистические достоинства. Да и у Пелевина, особенно в ранних текстах остроумие было менее сиюминутным — но это к примеру).

Однако буквализированные метафоры забивают всё. Можно создать нехитрый конструктор на манер Остапа Бендера — только вместо восточного орнамента там будет список русских метафор, немного тибетской мудрости и цитата на иврите.

Причём у Пелевина есть нехитрый приём узнавания читателем окружающей действительности, такая игра в "угадайку". Вот политтехнолог Макар Гетман, а вот вам влияние Дупина. "Гетман нанял фотографов, которые целыми днями разъезжали по Москве и снимали сотрудников ГАИ в профиль, a чтобы потом на компьютере было проще смонтировать объятия и поцелуй" — механизм таких мемов очень простой: картина с целующимися милиционерами, которую не пустили на какую-то выставку (или только собирались не пустить, или даже все говорили о том, что её не пустят, но чем дело закончилось — никто не помнит, потому что история была такая же длинная как эта фраза), скандальная картина эта навязла у всех на зубах как карамелька. А вот сейчас её история вводится в текст, создавая иллюзию актуальности.

Когда этот приём повторяется тысячу раз, то создаётся особая "пелевинская" ткань повествования.

Тут, конечно, ко мне приходят любители Пелевина, и хотят меня убедить, что Пелевин не использует наработанные приёмы, а создаёт Новую Пелевинскую Реальность. Да только что меня убеждать — достаточно просто предъявить публике эту реальность, да и дело с концом.

И все увидят, что Пелевин — это Творец Реальностей, а не клоун Карандаш, что жил со мной в одном доме, и вечером показывал публике утреннюю газету.

Я, кстати, вовсе не хочу обидеть клоуна Карандаша — он занимался полезным делом и был по-настоящему популярен. На том доме, между прочим, сейчас весит мемориальная доска.

При этом шутки начнут жить отдельно: "О стихах я не говорю: половина — должны войти в пословицу". И кому какое дело после этого, что "Софья начертана не ясно: не то <блядь>, не то московская кузина". Ну, шутки, да. Я и сам повторяю удачные. Они действительно превращаются в мемы — и слава Богу.

III

В каком-то смысле Пелевин — хронограф. Ну не совсем, конечно, настоящий летописец — вернее, конечно, такой же летописец, как Аркадий Райкин (да, мы знаем, что Райкин читал тексты Жванецкого и других сатириков). Однако по стилю и объектам сатиры Райкина можно писать историю СССР.

Или вот вам метафора лучше — Пелевин стал похож на ныне упокоившийся журнал "Крокодил".

То есть, журнал "Крокодил" сейчас очень интересно читать — вот троцкисты и кулаки, вот на его страницах Гитлер с Геббельсом, а вот уже Тито лает на американской цепи, а вот студенты не хотят ехать по распределению. Вот американцы напоролись во Вьетнаме, а вот тунеядец, похожий на Бродского, а вот Рейган в обнимку с ракетой, а вот антиалкогольная кампания, вот кооператоры и бандиты, а вот какая-то странная реинкарнация "Крокодила" в бумажном мешке, уже приговорённого к финансовой казни.

Мы понимаем, что человек внимательный из этой подшивки вытянет много полезного для размышлений о судьбах мира, но тот же внимательный человек понимает, что сотрудники журнала "Крокодил" летописной задачи не ставили и буквально там ничего понимать нельзя.

Ну, шутили они, по заданию партии и правительства. Пелевин шутит согласно велению массовой культуры.

Впрочем, если кто-то думает, что у меня какие-то претензии к Пелевину — так вовсе нет. И хотя я в самом начале и сказал, что нет дурных вещей, а есть не вернее и не теми людьми употреблённые — что-то вроде селёдки с молоком и микроскопа-молотка, надобно повториться:

Во-первых, Пелевин занимает такую кадровую позицию в штатном описании современной русской литературы, что плюйся — не плюйся, а кассу он сделает, и я его всё равно для порядка прочитаю — с сотнями тысяч прочих читателей.

Во-вторых, Пелевин это уже нечто вроде атмосферного явления — можно предпочитать солнечную погоду, да отчего вешаться в дождь? Ничто не мешает в дождь сидеть на террасе за глинтвейном. Везде своя польза, своё удовольствие.

Извините, если кого обидел.

05 октября 2008

История про фотографию Дориана Грея

Все знают, что я люблю писателя Панова.

Я, правда, его самого люблю немного больше, чем написанные им книги.

Он вообще человек серьёзный, даром что пишет многочисленные романы про Тайный Город и магических людей. Летом я читал пановскую книгу про запах страха и то, как один закомплексованный монтёр стал сверчеловеком и повал на тряпочки множество волшебников, пока не постигла его участь всех пушных зверей. Впрочем, в этом романе много сюжетных линий, к тому же он часть большого цикла романов — пересказывать сюжет бессмыссленно (стороннему человеку не впрок, а поклонники серии "Тайный город" прочтут всё равно).

Там ужасно напряжённое действие: "Мы хотим узнать, как изменилась жизнь простых Красных Шапок после назначения барона Мечеслава королевским министром их дел.

— Барон здесь?

— Нет! — рявкнул Волеполк. — И вы…

В этот момент Блямба, понявшая, что появление шасов спутало страшному дружиннику все карты, оттолкнула впавшего в ступор Шкуру и смело шагнула вперёд".

В общем непроста жизнь этих людей и нелюдей.

Я-то вот что хотел сказать: от многих книг часто не остаётся ничего — меж тем, это были добротные, хорошо написанные книги.

Так вот в этом романе есть чудесный эпизод.

Там ведьма со своим воздыхателем приходят на Кузьминское кладбище совершать тайный ритуал. (Тут я заинтересовался, потому что Кузьминское кладбище имеет специфическую славу — там на 109 участке находится могила Игоря Сорина. Сейчас-то нужно пояснять, кто это, а лет десять назад десятка два поклонников этого певца сиганули вслед за ним, правда уже из своих окон. А других любителей музыки (повзрослевших уже подрощенных), до сих пор можно видеть у памятника. Нехорошая слава у этой могилы — разумеется, среди работников кладбища, с которыми я говорил. Вернёмся к роману — нет, про Сорина там ничего нет, но есть другое.

Герои первым делом находят свежее захоронение, зомбируют могильщиков, те им выкапывают гроб (дальше следует долгая сцена не безтемы сисек, но не в этом дело).

На могиле, как часто это бывает на русских похоронах, оставлена фотография покойного. Так вот, улыбающееся лицо какого-то честного лысого обывателя, после совершения Ритуала на этой фотографии искажается — и фотография изображает его же — но в состоянии крайнего ужаса.

Вот этот эпизод с фотографией мне ужасно понравился.

Это дело, эта деталь не во всякой книжке