Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

предположение о выходе страны из ERM. Он был уверен, что его политика переживет это. Из Германии донеслись вести о легком послаблении: Шлезингер предложил понизить ставку, если неустойчивые валюты «перестроятся». Для Мейджора условия звучали неприемлемо. Италия очутилась в безвыходном положении, и лира девальвировалась на 7 %. Уж конечно, немцам этого хватит? В ответ они получили символическое снижение процентной ставки на 0,3 %. Европейская солидарность трещала по швам с каждой проходящей неделей. Несмотря на все публичные уверения Мейджора и Ламонта, банки, пенсионные фонды и международные компании не сомневались, что фунт обесценится. Результатом явилось одно из тех самосбывающихся пророчеств, которые преследуют международные финансы – мир, где восприятие зачастую становится единственной реальностью.

Возможно, у Шлезингера все еще саднила рана, нанесенная Ламонтом; а может, он просто ставил интересы своей страны превыше всего. Однако, когда во вторник 15 сентября в интервью он предложил девальвировать фунт вместе с лирой, это вызвало целую бурю. Позже Шлезингер возражал, дескать, его ремарка не равнялась официальному заявлению, но это уже не имело значения. В среду 16 сентября утренняя заря едва дала дорогу восходящему светилу, а все уже набросились на стерлинг. Джордж Сорос, один из самых жадных хищников, так формулировал свои ощущения: «Бундесбанк подстегивает спекулянтов». Банк Англии от отчаяния вступил в драку, скупая фунты в колоссальных масштабах, но в считаные минуты потери составили один миллиард. Лопата вгрызалась все глубже в государственные деньги. Банк должен был поднять ставку – с Мейджором согласовали 12 %. Может быть, у него не было выбора, может, его сбили с панталыку присутствовавшие в Адмиралти-хаус[128] Херд, Кларк и Хезелтайн – все убежденные еврофилы. Демарш со ставкой не обманул спекулянтов, увидевших в нем исключительно шаг отчаяния, и продажи еще увеличились. Шофер Кеннета Кларка выразил мысли многих людей, когда тихо произнес в присутствии шефа: «Это не сработало, сэр». Политики, выключенные из событий, застряли в трагикомической ситуации и знали меньше, «чем любой человек в Соединенном Королевстве».

Эдди Джордж, управляющий Банком Англии, осознал, что «игра проиграна». Британии надо выходить из ERM. И снова премьер созвал «крупных зверей» – Херда, Кларка и Хезелтайна. Ламонт отчаянно призывал к выходу, но остальные обыграли его. И процентная ставка взвилась снова – до 15 %. Не сработало в первый раз, так, ясное дело, надо попытаться снова – и поусерднее. Премьер-министр поставил на кон свою репутацию и теперь не мог отступить. После ничтожного подъема фунт снова скатился вниз. Ко второй половине дня Банк Англии потратил уже 15 миллиардов на защиту национальной валюты. За кулисами премьер-министр наконец уступил. В 4 часа пополудни на всех этажах биржи внезапно наступила тишина – пришли новости, что банк не будет больше удерживать фунт стерлингов. Молчание, вспоминал один брокер, длилось, может быть, три секунды, а затем разразился триумфальный вопль. Словно желая порадовать публику одним последним пышным зрелищем, фунт пробил дно ERM. Как выразился один трейдер, «такое странное было чувство обалдения… что рынки могут накинуться на центральный банк и победить». Открытая конкуренция обернулась против своей кормилицы.

В 7:30 вечера 16 сентября 1992 года, навсегда вошедшего в историю как Черная среда, Норман Ламонт объявил о выходе Британии из ERM. Предполагается, что мера временная, произнес он перед камерами, и ее отменят, как только ситуация «уляжется». Премьер-министр в течение всей неразберихи оставался сверхъестественно спокойным, но в конце и он сорвался. Мейджор пожелал провести беседу с Флит-стрит, уверить главных редакторов, что все хорошо, и спросить, как они собираются освещать этот день, но пустить им пыль в глаза оказалось так же трудно, как обмануть спекулянтов. Келвин Макензи из Sun сердечно сообщил главе правительства, что у него «на столе стоит большое ведро дерьма… и я намереваюсь целиком вылить его на вас». Мейджор достаточно быстро овладел собой, чтобы шутливо парировать: «Ну, вы остряк!»

Чувство коллективной ответственности заставило Ламонта остаться, но через девять месяцев он все-таки ушел в отставку. Несмотря на все его официальные заявления, он никогда не верил в идею членства Британии в ERM. Он с горечью вспоминал вмешательство Хезелтайна, Херда и Кларка и никак не мог уразуметь, зачем премьер-министр проводил так много времени взаперти с «крупными зверями»-еврофилами в то самое время, когда, по его выражению, «мы истекали кровью». Мейджор, в свою очередь, настаивал, что кризис касался не только экономики, но и политики, и другие министры имели право высказаться. Сами же «звери» полагали себя «докторами, которых вызвали, чтобы наблюдать за смертью пациента». В самом деле, готового козла отпущения за Черную среду не нашлось: никто не мог предугадать, с какой прытью и ловкостью набросятся рынки на раненый фунт.

Когда-то Лоусон и Мейджор согласились «привязать» фунт стерлингов к немецкой марке, а безумие этой затеи стало очевидным гораздо позже. Сквозь издевательскую риторику и возмущенный патриотизм евроскептиков проглядывало ликование (Черную среду переименовали в Белую). Их пророчества оправдались, причем руками их же оппонентов в Европе. Ибо среди грохота ударов и контрударов особое внимание привлекли тихие слова Шлезингера, обращенные к Вайгелю: «Помните, в 1948 году у нас не было ничего, и посмотрите, что у нас есть теперь. Мы добились этого, придерживаясь своей политической линии. Не следует сейчас давать слабину». Сама Тэтчер нарушила долгое молчание и озвучила полное согласие с этой мыслью. «Я не виню немцев, – сказала она 8 октября. – Они управлялись с новой валютой именно так, как должны были делать мы. Они думают перво-наперво о своей стране». Таким образом, вопреки всем дружеским клятвам и призывам к солидарности, самая страстная еврофильская нация на континенте продемонстрировала, что в случае необходимости поставит свои интересы выше интересов Европейского союза. Так тому и быть, – задумчиво согласились евроскептики. Возможно, надо последовать их примеру.

58

Год, повернувшийся задом

«Не существует такой вещи, как мейджоризм», – презрительно сказала Тэтчер в одном интервью, но колкость была несправедлива. Мейджор не годился в революционеры, но время и не требовало такой фигуры. После выхода из ERM, «катастрофы», от которой сама экономика оправилась вполне легко, осталось чувство, что Консервативной партии неплохо бы сделать какие-то вливания в застоявшуюся кровь, – и Мейджор сделал. 8 октября 1993 года на партийном съезде в Блэкпуле он произнес речь, где максимально сжато и точно выразил свой взгляд на мир.

Старые ценности – добрососедство, приличия, любезность – по-прежнему живы и по-прежнему лучшее, что есть в Британии. Они не изменились, и при этом люди почему-то стесняются их. Настало время вернуться к тем старым стержневым ценностям, время возвратиться к основам, к самодисциплине и уважению к закону, пора брать в расчет интересы окружающих и принимать на себя ответственность за себя и свою семью, не сваливая это на других или государство.