Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе - Виктор Давыдов

Сметану моментально отправят в камеру № 11 Первого отделения, где начнут колоть аминазином с галоперидолом, что, впрочем, уже отвечало его намерению умереть каким-либо мучительным способом — ибо зачем жить? Ну, или дождаться, пока его задушит кто-нибудь из психов, хотя бы тот же Семенник.

Ничего из этого не вышло: рассказывали, что холодной весной Сметана начал ходить босиком по бетонному полу в расчете получить воспаление легких, что тоже не получилось. Позднее все-таки его перевели в обычное отделение, и больше ничего про Сметану я не знаю.

В дневную смену дежурила медсестра по прозвищу Вера-шпионка. Это был вариант Аглаи-лайт. Так же, как и на Аглае, на этой сухонькой маленькой женщине лежала родовая печать ГУЛАГа. Ее глаза, мелкие до такой степени, что их было сложно увидеть, просвечивали зэков, как рентгеном — и безошибочно замечали любые признаки нарушений.

Тогда Вера-шпионка останавливала зэка и бесцеремонно начинала шмонать — почти всегда что-то находилось: Кейва кенту из другого отделения; иголка с ниткой — зашить дыру на подушке; зэковская кепка, пошитая для санитара и приготовленная к продаже, — ну, или, на худой конец, просто спичка. Спички в отделении были почти у всех, хотя формально работа Прометея, дарившего огонь зэкам на время перекура, была возложена на санитаров.

Свою кличку Вера получила за тот же прием, который использовала и Аглая: Вера-шпионка любила встать у двери камеры и, невидимая, слушать разговоры зэков. Она могла спокойно войти в туалет, когда в неурочное время там кто-то курил в одиночку — застав же зэка за отправлением естественных надобностей, столь же спокойно и без извинений удалялась.

Единственное, что делало Веру менее смертоносным оружием, чем Аглая, был сам мягкий режим Шестого отделения. Кисленко на курение в туалете не обращал внимания — ну, а в камерах здесь никто не дымил.

Когда Вера не передвигалась бесшумным призраком вдоль камер и не навещала туалет, она обязательно что-то писала в журнал наблюдений. Это было идеальное око Большого брата — столь же имперсональное и бесчувственное, как оруэлловские скрины.

На обеде опалился Вася Овчинников. Еда для него была столь сильным стимулом, что он не включился и не заметил взгляда Веры, следившей за ним, пока он тихонько сметал объедки со столов в свою миску. На выходе Вера тут же Васю остановила и конфисковала добычу. Вася заныл, взмолился, после чего псалмами начал взывать к небу и нечестивую Веру проклинать.

— Ниже пребудут беззаконницы пред очами Твоими: возненавидел всех, делающих беззаконие! Погуби же всех глаголющих лжу: людей крови и льстива гнушается Господь! — что-то такое голосил Овчинников.

Уже в коридоре отделения Вася ни с того ни с сего набросился на Глухого. Глухой — по фамилии Коломин — лишился слуха в детстве после инфекции. Он ничего не слышал, хотя мог читать по губам — и говорил с завыванием, так что его, действительно, сложно было понять. Что понял Вася, осталось загадкой — но, видимо, совершенно обратное паре слов сочувствия, которые попытался произнести Глухой.

— Так и ты, демон, надо мной издеваешься? — орал Вася, размахивая кулаками, которыми от пуза лишь с трудом мог дотянуться до обидчика.

Их быстро растащили. Тюремное правило не ввязываться в чужие разборки — или в правильной формулировке: «тебя не ебут — не подмахивай» — в Шестом отделении не действовало. Здесь был принят принцип коллективной ответственности, и за драку могли запретить всем смотреть телевизор. А это было никому не нужно.

Когда мы вернулись, на койке Коли Джумко уже сидел другой человек. Круговорот зэков в природе продолжался.

Человек выглядел одновременно жалко и страшновато — как больной лишайный пес.

Правого глаза не было, и веко уходило глубоко внутрь глазной впадины. Над надбровьем блестел и лоснился свежий квадратной формы хирургический шрам.

Человека звали Валера Крылов, и в прошлой жизни он был капитаном инженерно-строительных войск, однако получил свое ранение не в Афганистане. Крылов служил в Монголии. Туда он приехал с молодой женой — что стало роковой ошибкой. Среди военных в монгольской степи женщины ценились на вес бриллиантов. Кажется, не прошло и года, как жена Валеры ушла от него к комбату-майору.

Как и положено оставленному мужчине, Валера запил, а потом прямо перед строем застрелил комбата из пистолета. После чего пустил пулю себе в висок.

Стрелял на ходу, пуля прошла насквозь, выйдя над глазом. Врачи вынули остатки глаза и сделали неудачливому самоубийце трепанацию черепа.

Как и у всех, побывавших за гранью жизни, я спрашивал Валеру о том, что он видел и чувствовал.

— Ничего. Яркая вспышка, как солнце, — и темнота.

Про темноту я уже не спрашивал — я сам видел ее в Свердловске.

Странно, что дыра от девятимиллиметровой пули в мозгу никак не повлияла на интеллектуальные способности Крылова. Считается, что кора височной доли участвует в образовании долговременной памяти, а также обрабатывает визуальную и слуховую информацию, способствует пониманию языка.

Никаких нарушений в этих сферах за Крыловым не наблюдалось. Он был замкнут и нелюдим, что, впрочем, вполне соответствовало его ситуации. Однако был полностью адекватен, и если к нему обращались, то без напряжения общался. Нарушений памяти тоже не замечалось.

В Монголии Крылов строил «великую антикитайскую стену» — комплекс оборонных сооружений, который должен был стать аналогом «линии Мажино», «линии Маннергейма» и «линии Зигфрида», вернее, их всех вместе взятых. По словам Крылова, на «линии Брежнева» планировалось повысить плотность огня втрое по сравнению с существовавшей на самых адских участках Курской дуги.

Ключевым словом, правда, было «планировалось». Реальность от «планов громадья» сильно отличалась. Бетонные плиты везли по степному бездорожью за сотни километров, доехав до «линии Брежнева», половина из них превращалась в хлам.

— Построили бункер, засыпаем землей. Запустили бульдозер — он провалился. Бульдозер весит шесть тонн, а танк — шестьдесят. Один артобстрел — и там снова будет степь.

На швейке Крылов сел на место Джумко позади меня. Поворачиваясь к Крылову, чтобы дать какие-то советы по швейному делу, я видел, как сквозь тонкую пленку кожи в квадрате наклоненного лба пульсирует мозг.

Вернувшись после обеда на швейку, я заметил целую толпу зэков, стоявших у окна. Обычно какой-нибудь зэк стоял там, поглядывая на китайский берег, пока сначала его не окликала Анна Яковлевна, потом — мастерицы-швейки, наконец, гаркал Хабардин, и тогда зэк молча возвращался за машинку шить.

Сейчас же у окна стояла целая группа зэков, и смотрели не на Китай, а вниз. Там были хорошо видны прогулочные дворики СИЗО. Они были расположены сегментами окружности, как построенные в дореволюционных традициях дворики «Крестов» или сызранской тюрьмы, в центре которой возвышалась вышка охраны. Прогулки зэков вызывали мало интереса, разве что кто-то из местных пытался там высмотреть кого-нибудь из знакомых.