Сальватор. Том 1 - Александр Дюма

– Мне очень жаль, но я должен вам сказать, что вы заблуждаетесь, дядя.

– Значит, все идет плохо?

– Нет, нет. дядюшка. Но прошу мне поверить, что я слишком горд и не могу принимать из чужих рук эту роскошь, с которой вы были так добры меня поздравить, а потому обязан

всем этим себе.

– Ах, дьявол! Понимаю! Тебе заказали картину и заплатили вперед?

– Нет, дядя.

– Тебе поручили расписать ротонду в Мадлен?

– Нет, дядя.

– Ты приглашен личным художником к его величеству русскому императору с окладом в десять тысяч рублей?

– Нет, дядя.

– Так ты влез в долги?

Петрус покраснел.

– Ты дал задаток шорнику, каретнику, обойщику и сделал это от имени барона де Куртенея, а так как все знают, что ты мой племянник, то тебе поверили в долг.

Петрус опустил голову.

– Однако ты должен понять, – продолжал граф, – что, когда все эти люди явятся ко мне со счетами, я скажу: «Барон Эрбель? Не знаю такого!»

– Дядюшка, успокойтесь! Никто к вам не придет.

– К кому же они придут?

– Ко мне.

– А ты будешь в состоянии расплатиться, когда тебе выставят счет?

– Я постараюсь…

– Знаю, как ты стараешься: гуляешь до обеда в лесу, чтобы встретить графиню Рант, проводишь все вечера напролет в Опере или опере-буфф, чтобы издали поклониться графине Рапт, а каждую ночь тащишься на бал, чтобы пожать ручку графине Рапт, – так?

– Дядя!

– Да, правду слушать трудно, но ты ее все-таки услышишь.

– Дядя! Я, кажется, ничего у вас не прошу… – гордо начал Петрус.

– Черт побери! Это меня и беспокоит больше всего! Раз ты ничего не просишь ни у любовницы, ни у меня, а тратишь около сорока тысяч франков в год, значит, ты берешь у своего разбойника-отца.

– Да, и должен даже сказать, дорогой дядюшка, что мой разбойник-отец не только не отказывает мне в том, о чем я его прошу, но и избавляет меня от своих нравоучений.

– То есть ты ставишь мне его в пример? Что ж, я постараюсь стать таким же бесчувственным, как он. Но сейчас я тебе должен сказать, почему, входя сюда, я был не в духе и почему говорил с тобой вначале довольно резко.

– Я не требую от вас никаких объяснений.

– Правильно: раз ты ничего у меня не просишь…

– Только вашу дружбу, как всегда, дядя.

– Чтобы ты не отказал мне в своей, я все-таки обязан сказать, что послужило причиной моего дурного расположения духа.

– Я слушаю, дядюшка.

– Знаком ли ты… Впрочем, тебе ни к чему его знать…

Я расскажу одну историю; ее героя мы назовем Иксом. Слушай и постарайся понять, почему я был не в духе. Один славный мастеровой пришел из Лиона в Париж пешком лет тридцать тому назад без гроша в кармане, у него не было ни чулок, ни рубашки. Он жил в нищете, но не терял терпения, а через пять лет возглавил бумагопрядильню и стал получать три тысячи франков. Он богат, верно? Человек, прибывший в Париж босиком и получающий три тысячи франков – настоящий богач. Богат тот, кого труд заставил позабыть о страстях, о нужде, о капризах, о фантазиях. Однако через два года после того, как он пришел в Париж, его жена разрешилась сыном и умерла.

«На кого мне выучить своего сына?» – подумал отец, когда мальчику исполнилось пятнадцать лет.

Само собой разумеется, ему и в голову не пришло научить сына своему ремеслу. Вы знаете, что при дворе меня зовут якобинцем, и я должен сказать, что эта понятная родительская гордыня, заключающаяся в том, чтобы дать сыну лучшее воспитание, является одной из самых замечательных идей революции восемьдесят девятого года… Итак, этот отец себе сказал: «Я всю жизнь трудился до седьмого пота, работал как каторжник; мой сын не должен страдать, как я. Из трех тысяч жалованья половину я отдам на образование сына. Когда выучится, станет адвокатом, врачом или художником. Не важно, кем он станет, лишь бы стал кем-нибудь».

И молодого человека определили в один из лучших парижских пансионов. Отец жил на оставшиеся полторы тысячи франков… да нет, на тысячу, потому что, как ты понимаешь, надо было еще одевать сына и давать ему деньги на карманные расходы, что составляло пятьсот франков… Ты меня слушаешь, Петрус?

– С огромным вниманием, дорогой дядя, хотя и не догадываюсь, куда вы клоните.

– Скоро узнаешь, только слушай внимательно и ничего не пропусти.

Граф вынул из кармана табакерку, а Петрус приготовился слушать так же внимательно, как слушал до сих пор.

Граф Эрбель со сладострастным видом втянул в себя щепоть табаку, стряхнул с жабо последние крошки и продолжал: – Мальчика поместили в один из лучших парижских коллежей, и кроме положенных уроков он занимался еще немецким и английским языками, а также музыкой. Годовой расход достиг двух с половиной тысяч франков. Отец жил на пятьсот франков в год, но был готов голодать, лишь бы его сын получал духовную пищу.

Молодой человек учился довольно хорошо, и наградой отцу за его лишения были похвалы сыну: тот прилежно занимался, не шалил и делал успехи.

В восемнадцать лет он окончил коллеж, зная немного греческий язык, немного латынь, немного говорил по-немецки и поанглийски. Заметь, что он знал всего понемногу за полторы тысячи франков, которых стоило отцу его обучение, а немного – это мало. Зато, надобно отметить, он прекрасно играл на фортепьяно, и когда отец спросил, кем мальчик хотел бы стать, тот смело и без колебаний отвечал: «Музыкантом!»

Отец не очень хорошо знал, что такое музыкант. Он представлял себе артиста, дающего концерты под открытым небом на виоле, арфе или скрипке. Но это ничего не значило: сын хотел стать музыкантом, и он был вправе выбирать.

Молодого человека спросили, у кого он хочет продолжать занятия музыкой. Он назвал самого известного пианиста.

С большим трудом маэстро согласился давать по три урока в неделю за десять франков, что в месяц составляло сто двадцать франков.

Между тысячью четырьмястами сорока франками и двумя с половиной тысячами разница небольшая, так стоило ли сокращать содержание бедному мальчику, да и что он вообще мог себе позволить на тысячу сто шестьдесят франков!

К счастью, отцу в то время повысили жалованье на шестьсот франков. Как он обрадовался! Он мог выделить на содержание сына тысячу семьсот шестьдесят франков. Он же сам жил все это время на пятьсот франков – проживет и дальше!

Однако был необходим инструмент. Мальчик мог учиться только на самом лучшем инструменте! Учитель шепнул два слова знаменитому мастеру Эрару, и тот уступил фортепьяно стоимостью в четыре тысячи всего за две тысячи шестьсот франков, и то в рассрочку на два года. Они договорились, что ученик будет выплачивать по сотне франков в месяц из своих тысячи семисот шестидесяти франков.