Третий уровень - Джек Финней

Когда Гринер посмотрел на меня, в его глазах читалось презрение к себе.

– У меня почти получилось, – сказал он. – Я все продумал: снотворное и записка с пометкой «лично», отправленная накануне старому другу, доктору Уильяму Булю. В записке я рассказывал Булю, как поступил и почему, и просил засвидетельствовать в качестве причины моей смерти сердечный приступ. Выполнил бы он мою просьбу или нет, я не знаю; мне оставалось лишь надеяться. Однако вместо этого, – он выплюнул эти слова с неожиданным отвращением, – я переехал сюда, к сыну и его семье. – Старик пожал плечами. – О, они были рады принять меня, бог знает почему, хотя это означало дополнительные расходы, и им пришлось переселить ребенка, – он кивнул на мальчика, – в свою спальню, чтобы освободить мне комнату. Но если вы думаете, что меня тревожило это, вы ошибаетесь. Нет, причина была в другом: из делового, преуспевающего человека с весомой репутацией в своем деле я внезапно превратился в ничтожество, живущее в детской спальне. – Он с омерзением покачал головой и добавил: – Играть роль няньки по вечерам первые шесть-восемь лет, помогать мыть посуду, читать утреннюю газету, слушать радио в своей комнате, где на обоях нарисован Дональд Дак, сидеть здесь на солнышке. Глупый способ завершить жизнь, и я понимал это, когда принимал решение.

Горько улыбнувшись, Гринер продолжил:

– Теперь вы знаете, о чем я думал, глядя в окно квартиры девять-эм, когда вы каким-то чудом увидели меня. У меня был шанс оправдать свою жизненную философию – будь наверху или отправляйся к черту. Но за две ночи я не смог собраться с духом, чтобы сделать это. И я знал, что на следующую ночь у меня не останется выбора. Я помню, как стоял там, глядя на эту тошнотворную улицу, надеясь на помощь. Я стоял, надеясь на какой-то сверхъестественный знак, едва заметный, малейшее ободрение хоть откуда-нибудь. Это все, что требовалось, чтобы склонить чашу весов в нужную сторону. Но, конечно, никакого знака не было; мне предстояло решать самому. Когда ночь подошла к концу, я принял решение, и сами видите, что я выбрал. – Старик поднялся. – А почему вы встретили мой «призрак», я сказать не могу.

Я тоже поднялся, и мы зашагали в конец двора.

– Но говорят, – добавил Гринер, – что особенно сильные человеческие переживания иногда оставляют некую эманацию или след. И что при правильных условиях их можно воспроизвести заново, совсем как запись, сохранившуюся в воздухе и стенах комнаты.

Мы добрались до высокого деревянного забора и прислонились к нему, и мистер Гринер повернулся ко мне со слабой улыбкой.

– Быть может, именно это и произошло, парень. Ты тоже не спал ночью в той самой комнате. Тоже обдумывал некую проблему – и, быть может, это и были правильные условия, некое сходство атмосферы, которая на несколько секунд, словно чуткое, превосходно настроенное радио, уловила отпечаток, оставленный моим ужасным переживанием. Или, – добавил он, утрачивая интерес и поворачиваясь ко двору, – быть может, она вернула само время, и ты действительно видел меня, реального и настоящего. Может, ты заглянул в прошлое, на двенадцать лет назад. Я не знаю.

Ответить было нечего, и в голову мне пришло только одно:

– Что ж, вы сделали правильный выбор.

Старик замер.

– Нет, я ошибся! Я превратился в бесполезную обузу! – Он зашагал обратно к креслам. – Мой сын не умеет зарабатывать деньги и никогда не научится. У него даже не было телефона, поэтому мне пришлось его провести и оплачивать из тех скромных доходов, что у меня остались. Жалкое зрелище, верно? – Он улыбнулся, и мы снова сели. – По-прежнему пытаюсь быть хоть кем-то, хоть именем в телефонной книге. Полагаю, изначально я рассчитывал, что какая-нибудь компания позовет меня к себе, уж не знаю в каком качестве, и хотел, чтобы меня можно было отыскать.

Нет, – воинственно продолжил он, – я знал это тогда, знаю и сейчас: эти годы ничего для меня не значили. И знаю то, о чем раньше даже не задумывался: что эти годы значили для моего сына, его жены и этого ребенка. – Он кивнул на мальчика на той стороне двора. – Думаю, сейчас у него был бы брат или сестра, если бы я смог поступить с собой так же, как поступал с другими. Но теперь у них просто нет места для второго ребенка и нет денег. А без меня были бы. Сейчас я понимаю то, чего когда-то не смог бы понять: я лишил собственного внука рождения. Целая жизнь в обмен на безделку – на еще несколько бессмысленных лет для меня.

Затем, предвосхищая мои возражения, он быстро закончил разговор.

– Что ж, – сказал он, кивая на мальчика, – я хотя бы с удовольствием смотрел, как он растет. Он хороший паренек и один из моих немногих поводов для гордости.

Конечно, очевидно – это было очевидно для меня по пути обратно на Манхэттен, остаток дня в офисе и весь вечер, – что в некотором смысле я видел призрак самого себя в будущем, там, у окна. Случайно сняв квартиру Гринера, я каким-то образом получил возможность подсмотреть – как или почему, понятия не имею, – во что могу превратиться.

Однако тем вечером, когда Луиза вязала, а я делал вид, будто читаю, передо мной стояла нелегкая проблема, откровенная дилемма чужих примеров. Я сидел, вспоминая лица моих коллег – а такие есть в каждом офисе, – которые дожили до тридцати пяти, по дороге упустив свой шанс. В какой-то момент приходит понимание – которое навсегда остается в глазах, – что амбициозным планам юности уже не сбыться.

Про это говорил Шекспир. Я не мог вспомнить цитату, а потому встал, подошел к книжным полкам, достал наше полное собрание сочинений Шекспира в одном томе и наконец отыскал нужное место в «Юлии Цезаре»: «В делах людей прилив есть и отлив, – говорит Брут. – С приливом достигаем мы успеха, когда ж отлив наступит, лодка жизни по отмелям несчастья волочится. Сейчас еще с приливом мы плывем. Воспользоваться мы должны теченьем, иль потеряем груз» [24].

Он был прав, черт побери. Я знал это. Продвижение по службе не раздают хорошим мальчикам, которые добросовестно относятся к своей работе и вовремя приходят в офис! Его вообще никому не раздают – его нужно вырвать и захватить. И нужно почувствовать подходящее для этого время и хватать, пока не поздно.

Само собой, в ту ночь я снова не спал. Я притащился на диван и, разумеется, снова увидел призрак Гринера – но на этот раз я взбесился. Клянусь, я о нем даже не думал. Я лежал плашмя, уставившись в потолок, и долго размышлял о том, чтобы отговорить Тэда Хеймса от его идеи и распрощаться с шансом захватить его место. Стоило мне принять это решение, как меня окутало долгожданное спокойствие, ощущение правильности, которого я ждал и желал. Я знал, что оно будет поддерживать меня на протяжении многих дней, а то и недель. Но в глубине моего сознания таился вопрос: что дальше? Еще пара лет помощником, а потом, на четвертом десятке, я каким-то чудом стану менеджером по продажам? Немного поздновато слегка перезрелому кандидату занимать действительно ответственную должность на самом верху.