Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

— Если уж кому‑то говорить, так только вам, Владыка-настоятель.

— Владение Киога — больше духовное место, чем военное, но все равно очень близко. Послав гонца тотчас же, я смогу привести в Нагасаки двести пятьдесят солдат из Кашимы и Исахая в течение трех дней.

«Этот странный человек, — думает Широяма, — часть моей жизни и часть моей смерти».

— Посылайте за ними, Владыка-настоятель, во имя сегуна, — магистрат чувствует слабую надежду. «Великая победа — захват военного корабля иноземного агрессора — может затмить меньшее преступление». Он поворачивается к приставу: — Отправь гонцов к владыкам Хизена, Чикуго и Хиго с приказами от имени сегуна, чтобы каждый из них прислал по пятьсот вооруженных человек. Без промедления, безотлагательно. В Империю пришла война.

На заре 19 октября 1800 г.

Джон Пенгалигон просыпается, заплесневелые занавеси и залитый лунный светом лес исчезают, уступая место его сыну, стоящему у кровати.

— Тристрингл, дорогой мой мальчик! Какой ужасный я видел сон! Мне снилось, что ты погиб на «Бленхейме» и… — Пенгалигон вздыхает, — …и мне даже снилось, что я позабыл, как ты выглядишь. Не твои волосы, конечно…

— Мои волосы забыть нельзя, папа, — красивый молодой человек улыбается. — Как и этот горящий куст!

— Мне иногда снится, что ты все еще живой… и просыпаться очень… горько.

— Да ладно! — Он смеется, как смеялась Мередит. — Это что, рука привидения?

Джон Пенгалигон берется за теплую руку сына и замечает его капитанские эполеты.

— Мой «Фаэтон» послали на помощь твоему «Фебу», чтобы расколоть этот орех, отец.

«Все линейные корабли ищут славы, — обычно говорил наставник Пенгалигона, капитан Голдинг, — но призы достаются фрегатам!»

— Нет лучше приза на всей земле, — соглашается Тристам, — чем порты и рынки Востока.

— Черный пудинг, яйца и поджаренный хлеб будут сейчас для меня небесной пищей, мой мальчик.

«Почему, — удивляется Пенгалигон, — я ответил на незаданный вопрос?»

— Я передам Джонсу и принесу вашу «Лондонскую Таймс»[98]. — Тристам выходит.

Пенгалигон слышит слабый звон столовых приборов и посуды…

…и сбрасывает с себя все годы напрасной печали, словно змеиную кожу.

«Каким образом Тристам, — спрашивает он себя, — достанет «Таймс» в бухте Нагасаки?»

Кот наблюдает за ним с изножья кровати, или, скорее, летучая мышь…

С оглушающим ревом чудище открывает пасть с множеством зубов — игл.

«Оно хочет укусить», — думает Пенгалигон, и его мысль служит руководством к действию.

Дикая боль пронзает правую ступню: «А — а-а — а-а — а- а — а-а — х!» — вылетает, как горячий пар.

Очнувшийся в кромешной тьме, отец Тристама обрывает крик.

Мягкий звон столовых приборов и посуды останавливается, и нетерпеливые шаги спешат к двери каюты. Доносится голос Чигуина: «Все в порядке, сэр?»

Капитан проглатывает слюну: «Приснился кошмар, ничего больше».

— Я тоже иногда страдаю от них, сэр. Завтрак будет подан к первой склянке.

— Очень хорошо, Чигуин. Подожди: местные лодки все еще кружат вокруг нас?

— Только две сторожевые, сэр, но морпехи следили за ними всю ночь, и те никогда не подходили ближе, чем двести ярдов, или бы я сразу разбудил вас, сэр. Помимо них этим утром нет никого, крупнее утки. Мы всех распугали.

— Я скоро встану, Чигуин. Иди. — Но едва Пенгалигон шевелит опухшей ступней, колючки боли разрывают плоть. — Чигуин, пожалуйста, попроси хирурга Нэша тотчас же зайти ко мне: подагра беспокоит меня, немного.

Хирург Нэш изучает распухшую щиколотку, в два раза больше обычного.

— Бег с препятствиями и мазурки, похоже, для вас уже в прошлом, капитан. Позволите порекомендовать вам трость для ходьбы? Я попрошу Рафферти принести.

«Калека с тростью, — Пенгалигон колеблется, — в сорок два года».

Молодые и подвижные ноги бегают взад — вперед на верхних палубах.

— Да. Лучше трость, указывающая на мою болезнь, чем свалиться с трапа.

— Именно так, сэр. А сейчас мог бы я посмотреть на ваш подагрический узел. Возможно…

Ланцет касается припухлости: из глаз Пенгалигона летят искры боли.

— …вы ощутите легкую боль, но вытекает неплохо… гноя предостаточно.

Капитан смотрит на выделения из разреза.

— Это хорошо?

Хирург Нэш откупоривает небольшой горшочек.

— Гноем тело очищает себя от излишков синей желчи, а синяя желчь — основа подагры. Расширив рану и используя мышиные фекалии, — из горшочка он достает пинцетом катышек мышиного помета, — мы стимулируем выделение гноя и ожидаем улучшения не позже семи дней. Более того, я взял на себя смелость принести вам и снадобье Дувера, так что…

— Я приму его сейчас, док. Следующие два дня будут решающими…

Ланцет взрезает плоть: от застрявшего в глотке крика все тело застывает.

— Черт побери, Нэш, — капитан, наконец, выдыхает. — Могли бы, по крайней мере, предупредить?

Майор Катлип с подозрением смотрит на квашеную капусту в ложке Пенгалигона.

— Может, ваше сопротивление, — спрашивает капитан, — все‑таки ослабеет, майор?

— Дважды гнилой капусте никогда не победить этого солдата, капитан.

В солнечном свете раннего утра стол, за которым завтракают офицеры, выглядит, словно на картине.

— Мне первым порекомендовал квашеную капусту адмирал Джервис, — капитан отправляет в рот и жует скрипучую соленость. — Но я уже рассказывал вам эту историю.

— Никогда, — возражает Рен, — во всяком случае, не при мне. — Он смотрит на остальных, все соглашаются. Пенгалигон подозревает, что его водят за нос, но все- таки рассказывает:

— Джервис перенял квашеную капусту от Уильяма Блая, а Блай — от самого капитана Кука. «Разница между трагедией Ла Перуза и славой Кука, — охотно говорил Блай, — укладывалась в тридцать бочек квашеной капусты». Но когда Кук отправился в первое путешествие, ни уговоры, ни приказы не могли заставить экипаж «Индевора» ее есть. Посему Кук провозгласил «дважды гнилую капусту» офицерской едой и запретил рядовым матросам касаться ее. Результат? Квашеная капуста начала исчезать из плохо охраняемого склада, а шесть месяцев спустя ни один человек не шатался от цинги. Так произошел переворот в мозгах.